О капуцине Рошфоре, прибывшем в Санкт-Петербург из Персии, де Кампредон пишет и в приложении к письму от 19 июня 1725 г. на имя графа де Морвиля. «Выдающий себя за француза о. Рошфор служил хирургом у молодого шаха персидского, с которым, говорят, пьянствовал ежедневно, – сообщает французский посланник. – Похоже на то, что шах послал его в Европу с каким-нибудь поручением, ибо он дал ему письма к папе, к королю и к императору. В Астрахани этот монах встретился с персидским посланником, возвращавшимся домой с подписанным в Петербурге договором об уступке областей, коими покойный царь (Петр I. – а. А.) овладел. Рошфор почти каждую ночь вел тайные беседы со слугами посланника, объясняя им, что господин их – изменник, ибо без нужды уступил столько земель. Монах был настолько нескромен, что говорил это даже при русских, хотя один офицер, француз, и предупреждал его, что он попадет в беду»[187].

Последствия не заставили себя долго ждать, и, как добавляет Кампредон, о. Рошфора «препроводили в Москву, а оттуда в Петербург, где и заключили в крепость. Надо полагать, что он найден виновным, ибо к нему решительно никого не допускают»[188].

Тем временем «дело о. Кайо» становилось все более громким, и на последнем этапе им занимался влиятельный российский сановник Андрей Иванович (Генрих-Иоганн) Остерман (1686–1747), вице-канцлер и член Верховного совета. 30 июня 1725 г. де Кампредон сообщал графу де Морвилю из Санкт-Петербурга: «Остерман обещал мне принять отца Кайо на отправлявшийся в Любек русский фрегат, так как из французских кораблей ни один не заходил в этом году в Кронштадт. Я извещу Пусена об отправке этого монаха и попрошу его поместить его (в Любеке. – а. А.) на какой-нибудь французский корабль»[189].

На том же высоком уровне был решен и вопрос с Рошфором, о чем с чувством облегчения французский посланник извещал графа де Морвиля: «Говорил мне также Остерман, что прибывший из Персии через Астрахань отец Рошфор обвиняется в нескольких очень грубых и подлежащих наказанию проступках… Однако, несмотря на весьма основательные поводы, монаха этого подвергать наказанию не будут, а только отошлют обратно в Персию тем же путем, каким он приехал»[190].

Отъезд о. Кайо из Санкт-Петербурга состоялся в конце июля 1725 г., и французский посланник немедленно известил об этом графа де Морвиля: «По приказанию царицы (Екатерины I. – а. А.) отец Кайо принят на отправлявшийся в Любек фрегат. Царь (Петр I. – а. А.) собирался сделать этого Кайо одним из шутовских кардиналов, созданных им для того, чтобы поднять на смех старое русское духовенство. Остерман уверял меня, что если бы государь был жив, ему трудно было бы добиться отъезда этого монаха. Ему с большой заботливостью доставили на корабль деньги, багаж и книги его и заплатили за его проезд и продовольствие до Любека»[191].

В одном из своих донесений в Париж французский дипломат оценивал ситуацию, сложившуюся в России в год кончины Петра I. «Множество русских вельмож находятся в кровных связях с именитейшими родами Польши, – пишет де Кампредон. – Первые не чувствуют такого отвращения к католической вере, как к протестантской; они соединятся с поляками и будут взаимно поддерживать друг друга, поляки – из мести за веденную против них несправедливую войну, русские – чтобы освободиться от гнета, слишком, в их глазах, тяжелого, и который они терпеть долго не хотят»[192].

После кончины Петра I (1725 г.) иностранцы, жившие в России, продолжали пользоваться всеми привилегиями, причем не только протестанты, но и католики.