Он тут же отреагировал на её замечание своими доводами, хотя внутренне понимал, что она не только в чём-то права, но и опять как будто его сторону заняла, если не бросила лоща. При этом всём от своих убеждений не ушла.

– Может быть, это и так, и, скорей всего, так, – отвечал он, – но всё равно, если сексуальную свободу когда-нибудь и утвердят, то статус свободного сексуального полёта в иерархии общественной жизни не может быть высок. В любом случае статус такого образа жизни и личности должен быть чем-то ограничен и не может давать чувства превосходства над теми, кто этим не занимается. К столбу позора привязывать их не надо, но равенства допускать нельзя.

– В наше время, если осторожно, можно скрыть всё, чтоб не испытывать стыда и позорного столба.

– Ну, эта риторика аморальна, – отвечал он ей, допивая и расхваливая предложенный ею напиток. – Хотя и открытость не менее аморальна. Даже мысли не всегда можно предавать огласке. Сексуальное общение должно быть тайной веры, а вера – определять святую значимость и тайну каждого.

Тут же выразил предположение о том, насколько государство и религия могут диктовать личности, как распоряжаться каждому тем, что не может быть предано общественной огласке.

Стараясь далее уйти от нежелательных вопросов по мнению на эту тему, вспомнил её предыдущее утверждение и решил вернуться к нему. То мнение, где она утверждала, что жизнь человека и его тело – это его собственность, и запрет на торговлю им спорен. Напомнил про некое утверждение, что и красота – это не только личное, но и народное достояние, как и божественное дарование. Тут же вновь заметил, что их разговоры – сущее представление, а порой и абсурдны.

– На это философское утверждение можно мне, как даме, не отвечать? – торопливо ответила она и уже после раздумий добавила: – По-моему, каким бы это право ни было, надо делать так, чтобы красота с голоду не умирала, а в противном случае на любую притянутую за уши мораль святости можно член с кисточкой положить. Наше общество погрязло в изменах, и даже супруги порой, как страусы, прячут свои головы в песок, делая вид, будто не замечают этого друг за другом. Стараются скрывать и не выставляют напоказ эту двойную жизнь, чтобы не оскорблять себя в глазах общественности. Жизнь идёт сама по себе, мораль в ней существует тоже сама по себе. Кому нужна такая мораль, с которой можно не считаться, а жизнь в грехе считать негласной нормой существования? Это же наша правда, не так ли?

Она села за пианино, стоявшее за художественно скрученными шторами, и, замолчав, стала наигрывать что-то из лёгкой весёлой музыки. Он любовался ею, но не знал, как ответить на поставленный вопрос. Задумчиво молчал, слегка почёсывая свои волосы на склоненной к рукам голове.

Её голова тоже шла кругом, и она в мыслях невольно вернулась опять к тому жгущему его вопросу собственности на своё тело. Ей показалось, что понимания свободы над своей движимой и живой плотью, как собственностью, у неё нет. Решение этого вопроса могло дать оправдание права продажи тела и снять с души тяжкий груз греха. Её сексуальный либерализм был похож на уличный силовой эгоизм, который не считался ни со свободой других, ни с необходимостью согласованного единства сознания и страсти.

– Давайте отбросим все наши ваши фантазии и убеждения в корзину безысходности, – наконец отреагировал он. – Ваша архитектура Храма меня где-то не устраивает, но ровно настолько, насколько архитектура моих представлений не устраивает вас. Из этого значит, что у каждого должно быть своё. В том и другом случае позиции и у вас, и у меня относительно собственности на тело, вопрос не разрешён. Тело может быть как достоянием общества, так и самой личности, но когда и на сколько право распоряжения и владения им можно продать или отдать кому-то? Если вы склонились и плача пытаетесь оживить труп сексуальной свободы, однажды поднятой А. Коллонтай, то знайте: она ещё при своей жизни её предала публичной кремации в трагедии своих чувств. Свободы, независимой ни от чего, нет и не может быть. Мы не свободны от погоды, так же как и от природы общества, в котором находимся. Тело свободы дано богом в рамках радости его влияния, то и власть над ней должна быть тоже божья. Дамам, как и мужикам, оно дано, как храм души, а значит, распоряжаться им должна душа, а душой – небеса.