Проснулся он, когда в дверь позвонила соседка Авдотья с расстройством и известием. Открыл ей разбуженный Юрка, а потом появились и остальные – вышедшие из зала красными и возбуждёнными. У бабушки был такой яростный взгляд, будто она вместе с Ван Дамом не отомстила ещё десяткам двум злодеев, а тут ещё и прервали её, видите ли.

Фёдор Похмелкин никогда раньше не был пьяницей и всегда сам брюзжал на поступков подобных, но в возрасте тридцати четырёх лет заработал, по любви к остренькому, язву желудка. Испробовав кучу средств, он обратился к присоветанному ему доброжелателями народному способу. Выпивая перед едой ложку спирта и запивая сыром яйцом, язву он скоро вылечил, но, обнаружив в себе неимоверную тягу к спиртному, спился бесповоротно. Спирт употреблялся теперь им в любых пропорциях, количествах и повсеместно. Авдотья выла, стонала и насылала чуму.

Дело было, значит, так. Проснулся этим утром Фёдор часов в десять. Походил – пошарил в холодильнике. Делать нечего – пить тоже. А вокруг тускло всё так – беспросветно как-то и тихо, – в голове только дурь какая-то и гул в ушах стоит. Четвёртый день Фёдор не пил. Как так? А вот так: Авдотья уехала в деревню и заперла его.

Ходит Федя по квартире, ходит, смотрит: железяка под потолком в углу повешена. Вроде рупора чего-то такое. Вдруг как заорёт голосом противным: «Вы, мол, Фёдор Константиныч вышли за рамки всякой человеческой вседозволенности, в связи с чем, потеряли человечий облик и превратились в негативного во всех отношениях элемента, заслуживающего немедленного деклассирования и расстрела. Ибо таким, как вы, нету места в нашем великом и прекрасном обществе!»

С криками: «Ах ты!», «Ёб ты!» – взобрался Похмелкин на диван срывать распроклятую железяку. Слышит: а голоса-то множатся, как эхо, – только во все стороны сразу. В окно выглянул сперепугу Похмелкин, а там – толпа возле дома: все с плакатами стоят да на него смотрят. А на плакатах надписи: «Долой бесчинства и пьяный дебош!», «Выселить хулигана и антиобщественника!», «Нет наркоте! Будь весь в кефире и правоте!»

Тут Федька, видно, и пошатнулся умом. Авдотья приехала, а он в угол забился, бедный, и глядит в одну точку, из которой плывут будто на него на лодках три быка с вёслами, а копытцами страшную козу-базу ему строят. Афдотья-то вот и накрутила на телефоне 03 и к соседям ринулась.

И вот всё рядом живущее семейство наблюдает самого Похмелкина. И наш Юрец, выглядывая из-за папиных трико, видит его помутнённый взгляд и, сравнивая со своим состоянием, заинтересовывается.

Делайте выводы, уважаемые, не искушайте судьбу, ибо в системе страдает не один человек, но и все сопричастные!

Дочь Похмелкиных Мария вышла из-за пьянства отца из-под контроля, вышла однажды из комнаты, бросив пропитое позже пианино, вышла на улицу и стала впоследствии прости… Простите великодушно, но совсем теперь не важно кем она стала: Машки на Руси не переводились и не переведутся. Но почтим минутой молчания светлую память о юной и доброй Маше, которую так любил, между прочим, наш с вами Юрец. Где бы вы не были сейчас, – если в туалете – оденьте немедля штаны! В кабинете начальника – бросьте чем-нибудь тяжёлым в начальника! Оставьте все дела и заткнитесь все на минутку. Представьте,  сколько можно услышать неслыханного, если всё человечество заткнётся хоть на минуту, может вся музыка оседает в воздухе среди нас, и мы не слышим её от своего шума, мы не слышим, как пахнет земля, потому что засмердели собой воздух, мы не слышим самих себя, мы говорим шаблонами и ими же думаем, чтоб как бы чего не вышло…