Молодой человек с пунцовым лицом прикусил язык от боли и корчился на выцветшем шерстяном ковре.

– Боже мой единый, за что? – поскуливал он.

– Крольчонок, ты, главное, расслабься, – развалилась она в кресле, схватила со стола бумаги и обмахивалась от духоты. – В этом деле не важно с чего начать, требуется в рифму закончить. Хочешь, помогу тебе? Просто скажи первое, что придёт в голову. А потом уже работай на искусство.

Из шкафа пахнет неприлично,

Там пирожки, но это личное.

Ты съешь их скоро непублично,

Они с душком, и ты логично

Проводишь их самокритично.

– Учись, пока я с вами, – написала она на бумаге свой шедевр. – Вступительное слово мы тебе уже набросали. Ваяй, ушастенький мой. Стухшие пироги забираю, иначе ты под этим предлогом на творческий вечер не придёшь.

Вилли громко постучала в запертую массивную дверь.

– Ханеин, бельчонок, открывай. К тебе пришла муза поэзии, напомнить о самом важном событии в мире искусства.

В двери открылось маленькое оконце, и оттуда показался только нос. Для нормального человека оконце вместило бы все лицо, но для стража подземелья с узниками оно маловато.

– Миледи, я сегодня не в форме. У меня живот болит, – пожаловался нос зычным басовитым голосом.

– Не вижу повода отлынивать от поэтического исцеления. Рифмы очень хорошо звучат под бурчание кишечника. Тем более такого громкого. Там и рифма, и ритм попрет. Открой дверку, я проверю твою готовность к прекрасному, – пропела девушка.

– Не положено открывать. У меня тут буйные. Они такие вирши слагают, что не для ушей приличных девушек сгодятся.

Вилли нетерпеливо притопнула.

– Именно потому меня сюда и влечёт на лирических крыльях. Бельчонок, ты знал, что поэзия благотворно влияет на преступников и сумасшедших? Не пришло ли время для передовых методов перевоспитания? Ваши устаревшие пытки травмируют психику осуждённых и приводят к обратному эффекту.

– Не получится у меня. С детства косноязычием страдаю, – жалился страж. – Опозорюсь только на весь храм.

– Очень рекомендую попробовать себя в сатирическом жанре. Стихи для народа, частушки, прибаутки.

Меж зубов застряла кость,

Нету зуба, здравствуй гвоздь.

– Миледи, у меня так складно никогда не получится, – присвистнул от восторга Ханеин. – Это же сколько слов нужно одновременно помнить.

– То есть, отказываемся приобщиться к красивой речи? – фыркнула Вилли. – Так и запишем в мою книжицу.

– Какую книжицу?

– Вилли, я здесь, Вилли, – услышала она едва различимый голос. – Я здесь, спаси меня.

– Это кто у нас там? Стихи слагать могут? Тащи всех ко мне.

Страж мигом захлопнул оконце и погремел ключами.

– Книжицу несогласных, – громко крикнула девушка в щель железной двери. – Уж что делать с этими именами, я ещё придумаю.

Оконце снова со скрипом и неохотой отворилось.

– Обидно даже, миледи. Мне, стражу подземелья так грозятся. Я верой и правдой всю жизнь, а мне книжицу в нос.

– Бельчонок, допустим, разжалобил. Напишу сама за тебя местный фольклор. Бди на страже Храма и дальше, вот тебе пирожки ароматные. Жуй и вспоминай меня недобрым словом.

Тем временем Бириар нервно мерил комнату широкими шагами. Рядом с ним только его брат, поддерживает младшего и внушает уверенность. Авинэль сидит у окна и провожает взглядами робких прохожих, что рискнули пройти мимо храма чародеев.

– Биль, она всякий раз ставит меня в тупик.

– Неудивительно, младший братец, – смахнул невидимую пылинку с камзола Авинэль. – Ты прекрасно осознавал, во что вляпываешься.

– Я не знаю, что внушил ей душевнобольной Летран, но у меня иногда складывается впечатление, что она издевается. Очень тонко, очень умело…