Она неоднократно наказывала так бедную Мари, и если бы не жители деревни, которые знали о существовании девушки, и вовсе бы сгноила ее в душном чулане.

Свет пробивался только через щели в двери, но постепенно глаза привыкли, и я смогла рассмотреть скудную обстановку. В одном углу грязные грабли и лопаты, в другом мешки, набитые старым шмотьем. На них я и расположилась. Вполне себе удобно, если не обращать внимания на пыль, от которой слезились глаза и свербело в носу.

Чулан находился как раз напротив кухни, и вскоре до меня донеслись аппетитные ароматы и стук ложек по тарелкам. Сквозь узкую щель я могла видеть, как семейство ужинало, жадно уплетая тушеную картошку с мясом.

В животе жалобно заурчало, а потом накатила страшная усталость. Я на минуточку прикрыла глаза и тут же провалилась в сон. Снилось мне море, бескрайние леса и свежий ветер, приносящий брызги водопада. Потом и сами водопады увидела. Они так сияли на солнце, что и правда казались алмазными. А еще мне чудились переливчатые голоса, которые манили сладким шепотом:

– Иди к нам. Иди. Мы ждем тебя.

Я бы и рада отправиться в путешествие, да кто бы меня отпустил. Во сне стенки чулана начали двигаться навстречу друг другу, сжимая пространство. Оно сначала превратилось в узкий лаз, потом в собачью конуру, а затем… в больничную койку. Я снова была прикована к аппаратам, и мерзкий писк отмерял секунды моей жизни. Так страшно стало, что я проснулась, едва не свалившись с мешка на грубый дощатый пол. Быстро проверила себя, пощипала для верности и только после этого успокоилась – все на месте: и мое новое тело, и чулан.

Снаружи было уже темно. Я тихо поднялась, приложила ухо к двери и прислушалась. В доме стояла тишина – все спали, а значит пришло время Мари. Был у нее один секретик…

Я нащупала справа на стене небольшой крючок и намотанную на него ниточку. Размотала ее и, аккуратно перехватываясь пальцами, потянула. Послышался едва различимый щелчок, и щеколда на двери открылась. Бесшумно отворив дверь, я вышла в коридор. Дом был погружен во тьму и тишину, поэтому на цыпочках, стараясь не скрипеть половицами, я отправилась на поиски еды. С аппетитом у молодого тела все было в порядке. В животе сердито урчало, и пить хотелось. Я пробралась на кухню, достала из ящика хлеб, из подпола моток колбасы да кругляш сыра. Сделала себе внушительный бутерброд и запила его яблочным квасом, который Фернанда хранила в больших бутылях под окном. Стало лучше.

И только я насытилась, только расслабилась, как за спиной раздалось хриплое:

– А ну брось!

Я бросила остаток бутерброда на пол и подняла руки кверху:

– Сдаюсь.

Тишина… а потом как захрапело… С опаской оглянувшись, я поняла, что та груда барахла, которая валялась на топчане в углу кухни, – это папенька. Фернанда снова напоила его до потери пульса и выставила из спальни.

– Да чтоб тебя! Такой бутерброд испортила!

Я подобрала остатки и выкинула их в окно, чтобы замести следы преступления. Папане сунула под голову свернутую кофту, а сама отправилась в тот закуток, который был камерой… то есть комнатой Мари.

Обстановка там царила убогая: стояла узкая кровать от стены до стены, шкаф без дверец да стул. Окно имелось, но без штор. Поэтому луна нагло светила внутрь. Я пощупала тонкий слежавшийся матрац, плоскую подушку, пахнущую прелым сеном, и сокрушенно покачала головой. Бедная Мари. Жить вот так… Шкаф сиротливо темнел пустыми полками. Пара застиранных до невозможности нательных рубах, старые платья да серые грубые чулки – вот и все наряды.

– Мда…

Я думала собрать сумку перед побегом, но придется отправляться в путь налегке.