– Не смей! – Я вскинула голову. – Не смей так говорить!
Виктор молча прижал меня к плечу, качнулся, баюкая, точно маленькую. А я плакала и плакала, пока слезы совершенно не изнурили меня, погрузив в беспокойный сон.
Подскочила я резко, будто от толчка. Но нет, меня никто не беспокоил.
Вторая подушка рядом с моей была примята – то ли я металась во сне, то ли Виктор спал рядом. Из-за закрытых штор в спальне было темно, не поймешь, который час. Я ругнулась. Почти на ощупь пробралась к окну, отодвинула тяжелый бархат занавесей. Сквозь шелк засияло солнце. Я выругалась снова, уже вслух – проспала! – и, как была, в ночной сорочке и босиком, помчалась в покои мужа. Василий вырос на пороге гостиной, промямлил что-то, дескать, барин не велел беспокоить. Я снесла его, даже не замедлившись. Сперва удостоверюсь, что муж еще дома. Потом буду расспрашивать, давно ли барин велел не беспокоить и где он сам.
Глава 3
Из-за двери раздался взрыв ругани. Я влетела туда, толкнув кого-то. Остановилась, шумно выдохнула, увидев широкоплечий силуэт против окна.
– Уже встала? – В голосе послышалась улыбка, но она не могла скрыть раздражения. Виктор обернулся. – Настя! Почему ты в таком виде?
В каком виде? Вполне скромная ночнушка, в пол, даже с рукавчиками. В моем мире сошла бы за летнее платьице: кружево, вышивка.
Виктор двинулся ко мне, на ходу снимая халат. Накинул его мне на плечи, укутывая.
– Вот так-то лучше. – Добавил, обращаясь к кому-то поверх моей головы: – Свободен.
Оборачиваться и смотреть я не стала. Взгляд сам собой приклеился к бинтам, плотно перематывающим грудь мужа.
– Синяк, значит, – с нажимом проговорила я. – Примочки, значит. Свинцовые.
– На коже синяк. А что под ней, ты не спрашивала. В любом случае дыры в кулак, которой ты боялась, нет, и примочки Иван Михайлович действительно назначил. Просто мне лень с ними возиться.
– Угу. – Это было единственным цензурным междометием, крутившимся у меня на языке.
Впрочем, повязка не казалась толстой, и, если бы она скрывала рану, отделяемое давно бы пропитало льняную ткань. Но бинты выглядели чистыми.
– А под кожей перелом?
– Васька проболтался? – проворчал муж.
Будто почуяв, что речь идет о нем, Василий жалобно протянул за дверью:
– Барин, я не пускал, как велено…
– Если уж подслушиваешь, то хотя бы не давай о себе знать, – фыркнул Виктор.
– Прощения просим, барин, – все так же из-за двери сказал лакей.
Виктор распахнул ее, и Василий ойкнул. Схватился за нос.
– Поделом, в следующий раз умнее будешь. Вроде и не дурак, а такую дурь творишь. Брысь с глаз моих, будешь нужен – позвоню.
Василий испарился, Виктор повернулся ко мне.
– Пойдем, я провожу тебя в твои покои.
– Я пока туда не собираюсь, – уперлась я. – Для начала я хочу знать, что еще кроме перелома ребер – скольки, кстати? – прячет эта повязка.
– Настя, это мое дело. Я вполне способен о себе позаботиться, а ты ведешь себя как клуша.
Я окончательно потеряла терпение.
– О да, ты прекрасно способен о себе позаботиться! Собирался стреляться с переломанными ребрами…
– Не волнуйся, к тому времени, как дело дойдет до дуэли, ребра заживут. Если она вообще состоится.
– …Просто эталонный образчик заботы о себе, хоть сейчас в палату мер и весов! – До меня дошел смысл последних слов. – Что? Он извинился?
– Он сбежал!
Так вот почему муж ругался как сапожник!
– Я с утра послал к Зайкову Алексея с письмом. – Виктор усмехнулся. – По правилам письменный вызов должен передавать секундант, но этот хлыщ не заслужил, чтобы ради него будили ни свет ни заря почтенных людей. Дворецкий открыл, письмо взял, но сказал, что отдаст его барыне.