– К чему готовы? – нахмурилась я.

– Как это к чему? К работе, – раздался позади голос Линары. – Что-то вы, госпожа, стали больно забывчивой. Вева, – кивнула она на малышку слева, – с понедельника по субботу работает в лавке мадмуазель Гвенадет. А Инес, – указала она на девочку справа, – в доме мадмуазель Реко.

Тут я вспомнила одну вещь и задохнулась от возмущения. Хозяйка «Милосердной Мариты» и ее прихвостни нещадно эксплуатировали детский труд. Не жалели даже пятилетних малышей! Летом отправляли своих воспитанников вспахивать чужие огороды и смотреть за живностью, зимой отдавали в услужение зажиточным горожанам. Для тех – экономия, ведь ребенку можно платить меньше, а нагружать работой почти как взрослого. А для Сибилл Шевьер – несколько лишних золотых в месяц.

По законам королевства сирот в заведениях, подобных нашей «Марите», должны обучать чтению, письму, счету, а вместо этого несчастные дети пахали от зари до зари и не видели ни копейки – все заработанное директриса опускала себе в карман. Эти деньги шли не на нужды приюта, а на ее собственные – хорошая еда, дорогие наряды, драгоценности.

Кстати! Драгоценности!

Кажется, я придумала, где достать средства на ремонт этой развалюхи, насквозь продуваемой ветрами.

– Так, – обернулась я к Линаре, – передай мадмуазель Гвенадет и мадмуазель Реко, что девочки к ним больше не придут. И ни к кому не придут. С этого дня дети в «Милосердной Марите» будут обучаться грамоте и другим наукам, как им и полагается. Ни о какой работе в поле или в чужих домах не может быть и речи.

Инес и Вева переглянулись.

Повариха вытаращила на меня глаза:

– Но госпожа Сибилл! Как же так! Мы же договорились! Зачем этому отрепью грамота? Все равно толку с них не будет. Девки вырастут – и пойдут по рукам: прямая дорога в красный квартал. А эти гадкие сорванцы – будущие пьяницы да карманники. Научились считать до десяти, могут написать свое имя – хватит с них.

Я покачала головой.

«Конечно, в красный квартал, конечно, в карманники, – хотелось закричать мне. – Вы же у них собственными руками отбираете шанс на нормальную жизнь. Если с самого детства твердить ребенку, что у него нет будущего, его и не будет».

Но сказала я другое. То, что для таких, как Линара, было аргументом.

– Закон запрещает нанимать на работу детей младше двенадцати лет. Если кто-нибудь узнает, что мы… – я замолчала и посмотрела на нее многозначительным взглядом, позволив самой додумать мою мысль. – Проверка. Помнишь? Со дня на день ждем королевского ревизора.

Повариха побледнела до синевы и повторила дрожащим голосом:

– Ревизора…

– Да, ревизора.

С моего разрешения девочки побежали обратно в спальню. Было видно, что им не терпится поделиться новостью с подружками и обсудить перемены, наступившие в «Милосердной Марите»: теперь вместо того, чтобы мести двор, доить коз, таскать из колодца воду, они станут обучаться школьной грамоте.

– И книжки читать сможем. Представляешь? – услышала я восторженный возглас одной из воспитанниц. – Про принцесс и рыцарей!

По-утиному переваливаясь с ноги на ногу, повариха отправилась на кухню – варить суп на говяжьей косточке.

А я, когда распогодилось, засобиралась в гости к Сибилл Шевьер. Жила она не в приюте, а снимала комнату в гостином доме рядом с почтовым трактом. Надо было поискать ее сбережения, а еще посмотреть, какие из вещей можно продать, чтобы обеспечить сирот едой и нормальной зимней одеждой.

Сибилл Шевьер родилась в семье зажиточного торговца. Ее отец, рыжий пухлощекий гигант, держал мясную лавку и был уважаемым жителем Шаборо. Ее мать, изящная шатенка с яркими синими глазами, обладала редкой для этих мест красотой и передала эту красоту дочери.