Само собой разумеется, это целиком и полностью зависит от Вас, захотите Вы исполнить его желание или будете хранить молчание. Однако если бы Вы, так же как я, изо дня в день сталкивались со страданиями и смертью бесчисленного количества молодых людей, то, вероятно, поняли бы, что в такие времена гордости и условностям уже нет места.
С просьбой простить мою откровенность
Остаюсь
Симона Трайбер,
Добровольная медсестра в лазарете Антверпена.
Китти дважды прочитала имя – наконец до нее дошло, что это никакой не Симон, а Симона Трайбер. Медсестра – вот кто написал письмо.
«Всего несколько коротких строк», – подумала она и почувствовала, как ребенок брыкается в ее животе, как будто хочет воспротивиться ее намерениям. С трудом переведя дыхание, она откинулась на спинку стула и уставилась в потолок, на круглую штукатурную розетку, с которой свешивалась бронзовая люстра с шестью рожками-канделябрами. Кто осудит ее, если она пошлет Жерару пару слов? И разве не права эта Симона Трайбер? И разве не смешно перед лицом приближающейся смерти бояться каких-то условностей? Но не будет ли это несправедливо по отношению к Альфонсу? Все же Жерар был ее любовником. Он увез ее в Париж, где они жили вместе, не узаконив их брак. Ах, она-то бы вышла за него замуж и без разрешения родителей, но Жерар оказался трусом, он не сделал ей предложения, и она бросила его… Какая же это была безумная, сумасшедшая, страстная любовь. Лучше и не вспоминать. Нет, она любила Альфонса, он был ее опорой, ее нежным возлюбленным, он был умным и мягким и наверняка станет хорошим отцом…
Она вздрогнула, когда вошла Эльза с подносом в руках, чтобы убрать посуду после завтрака.
– С вами все в порядке, фрау Бройер?
Китти натянуто улыбнулась и объяснила, что это письмо дорогой подруги растрогало ее до слез. Она сложила письмо и вместе с конвертом положила его в сумочку.
– Ваша мать просит заглянуть к ней. К сожалению, у нее небольшая мигрень, но она будет рада вашему визиту…
Мама была последним человеком, которого она хотела бы сейчас видеть. Был один-единственный человек, который мог бы помочь ей в этой ужасной ситуации, человек, которому она доверяла целиком и полностью.
– Спасибо, Эльза…
Она выбежала из столовой, поднялась на третий этаж и постучала в комнату Мари. Однако дверь открыла не Мари, а Августа.
– Мне нужно немедленно поговорить с моей золовкой…
До нее донесся какой-то писк и нервный голос Мари – Августа должна отказать в визите, у нее сейчас нет времени.
– Через час, милостивая госпожа, – с сожалением сказала Августа и снова закрыла дверь.
Китти просто остолбенела. Как это через час? Что Мари себе позволяет? Она нужна ей. Сейчас и здесь. Она не имеет права заниматься только своими крохами!
6
– Eeh, Messieurs les soldats… кофе приготовлен… Levez-vous… вставайте!
Луч света коснулся покрытого соломой земляного пола, затем скользнул по спящим людям, распугав дюжину серых мышей – они, словно маленькие торпеды, нырнули в сено, чтобы найти там прибежище.
– Приехали… – пробурчал Ганс Вольтингер. – On arrive…
Гумберт лежал скрючившись, скрестив руки на груди и подтянув ноги. Он не шевелился: каждый раз, просыпаясь утром еще одного распроклятого дня, он надеялся, что, может быть, про него забудут и больше не вспомнят. Ну почему он не может превратиться в пучок соломы? Или, например, в деревянные грабли, такие, как эти, что преспокойно висят тут себе на стене и не знают ни о какой войне.
– Черт бы их побрал, этих треклятых вшей, – прохрипел Юлиус Кернер, расчесывая свою кожу так яростно, что неприятный скрежет ногтей о кожу был слышен всем. – Ну почему они кидаются на меня одного. Кровь, что ли, у меня сладкая? Они меня скоро сожрут.