– Ну, хорошо. – Мари повернулась к нему. – Я не хочу никакой кормилицы. Я буду кормить своих детей сама. И точка!

Иоганн Мельцер сидел неподвижно, уставившись на дверь, которую только что закрыла за собой его невестка. Как она сказала? Все! Точка! Она отказалась. Пошла против него.

– Дочь этой Хофгартнер. Такая же упрямая и неприступная, как ее мать. До самоотречения…

Его захлестнула волна гнева. Он не потерпит, чтобы она загубила и себя, и его внуков! Он встал и поковылял к двери, но как раз в этот момент его левая нога снова онемела, и ему пришлось ухватиться за комод.

– Завтра же найму кормилицу! – бурчал он, проходя по коридору. – И неважно, понравится это госпоже Мари Мельцер или нет!

Эльза, шедшая в столовую с пустым подносом, в испуге остановилась, лицо ее выражало такое отчаяние, как будто этот гнев относился к ней.

– Извините, господин директор, – прошептала она. – К вам гости.

– Гости? – проворчал он. – Кто бы это ни был – я на фабрике. Дай пальто. Шляпу. Гамаши…

– Хорошо, господин директор. Там внизу в холле ваша дочь Катарина.

Он собирался сам заглянуть к ней, теперь же остановился и глубоко вздохнул. Китти! Пожалуй, не проходило и дня, чтобы она не появлялась на вилле. Понятно, что у Бройеров она не чувствует себя так, как дома, особенно сейчас, когда Альфонс на фронте. Да это даже кстати, что она пришла. Может, она как раз поможет ему.

– Папочка! Да где же вы все? Где мама?

На ней был просторный голубой жакет поверх длинной узкой юбки. Кто не знал об ее интересном положении, пожалуй, по-прежнему не смог бы догадаться.

– Ах, милостивая госпожа банкирша, супруга директора банка господина Бройера, – пошутил он, прекрасно зная, что она терпеть не могла этот титул.

– Ах, папа! Не успела я войти в дом, как ты начинаешь меня злить. Никакая я не банкирша, деньги и векселя меня совсем не интересуют. Это епархия Альфонса. Бедняжка, его последнее письмо было весьма удручающим. Думаю, ему там приходится тяжко. А от завтрака что-нибудь осталось, папочка? Думаю, мы с моим малышом страшно голодны. К тому же мы только что были у доктора Грайнера. – Она бросилась ему на шею и поцеловала в обе щеки, между тем заметив, что он весьма возбужден и потому неплохо бы ему отдохнуть. – Ну а где же мама? У себя наверху? Уж не заболела ли она?

– Да нет. Просто небольшое недомогание, ничего особенного. Пойдем в столовую. По-моему, еще остались ветчина и масло, может, и кофе. Я хотел бы сказать тебе пару слов относительно Мари.

И он повел Китти в столовую, а она взволнованно поведала ему о том, что доктор Грайнер слушал сердцебиение ребенка.

– Он приложил к животу такую большую трубку и смог расслышать, как бьется маленькое сердце. Как же это чудесно, что в моем теле развивается новая жизнь. Я чувствую, ребенок будет ужасно сильным, таким же, как ты, папочка, – тараторила она, накладывая на хлеб в три слоя ветчину. – Представляешь, каждое утро ровно в семь этот маленький мучитель начинает резвиться в моем животе. Полагаю, он приверженец отца физкультуры Яна и делает утреннюю зарядку. – Она откусила от бутерброда кусок и тут же затараторила дальше: – Ну что, Пауль написал? Нет? У меня тоже от него ничего нет… Мама тебе уже сказала, что в зеленое платье я не влезаю? Это просто катастрофа – скоро мне придется завернуться в простыню, потому что все мало́. Придется разорить гардероб Мари…

Мельцер дал дочери обрушить на себя этот словесный шквал: он давно привык к нему, любил ее живой характер и знал, что это совсем излишне – отвечать на ее вопросы, поскольку она слишком быстро перескакивала с одной темы на другую. Однако сейчас, когда она сама упомянула Мари, он тут же оживился.