Замер в свою очередь и Рэй. Снова обернулся. Пару секунд постоял, прислушиваясь, и, решив, что и этот звук тоже издала какая-то из рассыпающихся на части бочек, решил не возвращаться и не смотреть, что там хрустнуло. Он понимал, что, если бочка распалась на части, то вино из неё уже всё вытекло.

Вытерев со лба пот, Фредерико снова выдохнул.

И тут же подпрыгнул на месте.

На сей раз, к счастью, споткнулся не он, а его подопечный. К счастью для него, в смысле, а не для подопечного, который как раз, наоборот… Из-за того, что отвлекся на хруст, снова споткнулся аж настолько неудачно, что едва сумел удержаться на ногах.

И Фредерико, решивший уже, что на то, чтобы и дальше «присматривать» за молодым падроне его нервов не хватит, и потому собиравшийся уже идти сразу к старому падроне, тяжело вздохнул:

– А в следующий раз, может же ж упасть и не встать уже! Лучше всё же присмотреть. Ну, а если заметит и ругаться изволит, то скажу как есть, что мол, болен ты, падроне, очень болен!

Вот так и вышло, что в тот момент, когда Дэвид, которому Лоренцо сообщил о проблеме с молодыми винами, направлялся в погреб, Фредерико вслед за Рэем направлялся в совершенно другую сторону, на винодельню.

Посему, на момент приезда Джулии Дэвид владел самой последней информацией о размере понесенного ущерба, а вот о том, что у его приемного сына «проблемы с головой» ещё не знал.

Дэвид вбежал в винный зал, и его сразу же окутал смешанный с запахами сырой земли, камня и плесени, густой аромат молодого вина: кисловатый, слегка терпкий оттенок брожения, нотки чёрной смородины, вишни и малины и насыщенное, теплое благовоние дуба. Что было неудивительно, ибо по усыпанному остатками от расколовшихся бочек полу струились алые реки.

В глубине зала несколько работников уже спешно латали менее пострадавшие бочки. Однако Дэвид поспешил не к ним.

– Тори! Девочка моя! – позвал он, обеспокоенно скользя взглядом по залу.

– Я здесь, папа! Я в порядке! – отозвалась Виктория, подняв верх руку.

Услышав и увидев дочь, Дэвид отправился в дальний угол зала, где возле большого дубового стола хозяйничала Виктория. Именно хозяйничала, ибо её движения были движениями уверенной в своих действиях хозяйки. Виктория методично расставляла пробирки с купажами, восстанавливая порядок после хаоса, оставленного землетрясением, с таким спокойствием, точностью и профессионализмом, словно занималась этим всю жизнь.

– Ловко у тебя получается, – улыбнулся он.

– Спасибо, – улыбнулась Виктория. – Такое странное ощущение… я словно бы точно знаю, как всё это делать.

– Почему словно, – улыбнулся опытный винодел. – Насколько я могу судить, ты не просто знаешь, что и как делать, но, и судя по тому, что каждое твое движение отточено практически до автоматизма, ты делаешь это далеко не первый раз, – с восхищением в голосе сказал он и вдруг тяжело вздохнул: – Прости.

– За что? – не поняла Виктория.

– За то, что я не видел тебя. Потому что, если бы я тебя видел, я бы заметил, насколько ты талантлива, моя хорошая. – Он замолчал, глядя на дочь с глубокой грустью в глазах.

– Папа, – смущенно улыбнулась Виктория. – Что было, то было. Я честное слово нисколечко не обижаюсь!

– Просто ты ничего не помнишь и… – Дэвид сглотнул подступивший к горлу комок, – ты слишком добра ко мне, милая. – Он подошёл к дочери и, не раздумывая, крепко обнял её. Виктория немного растерялась, но затем тоже обняла пожилого мужчину, чувствуя тепло и искренность этого момента.

– Да, ты слишком добра ко мне, – тихо повторил он, чуть отстраняясь, чтобы посмотреть дочери в глаза. – Спасибо, что ты такая! Спасибо, что вернулась!