– Баська, домой! – скомандовал Завхоз.

Пес пугливо шарахнулся, но тут же развернулся к хозяину и оскалил пасть в немом рыке. Никита Иваныч поднял с земли сук и со всей силы вытянул кобеля по боку. Отброшенный ударом, он перевернулся и, повизгивая, уполз в подворотню. Не выпуская из рук палки, дед Аникеев поднялся на крыльцо пустующей избы и распахнул дверь. В полумраке заброшенного жилища, на голом некрашеном полу спали неизвестные люди. Дурной, болезненный храп вырывался из гортаней, кто-то стонал и просил пить, будто раненый в госпитале, шелестели сухие губы и языки. Только один мужик, голый до пояса, сидел у растворенного окна и выкрикивал песню.

– Здорово, люди добрые! – поприветствовал дед Аникеев и встал у порога.

Мужик резко оглянулся и, вытаращив кровяные глаза, прижался спиной к подоконнику.

– Черт, черт! – выкрикнул он. – Уйди от меня! Не трогай! Не трогай меня!

– Сам ты черт! – бросил Никита Иваныч. – Вы что за люди? Откуда прибыли? Кто такие?

Мужик потряс головой, сморщился:

– Фу… И напугал же… Чего ты такой грязный? – Он осмелел и глянул на старика с любопытством. – А самогонки у тебя не найдется, папаша? Голова трещит – труба.

– Кто такие? – сурово спросил дед Аникеев и пристукнул сучком об пол. Он заметил, что за большой русской печью стоит единственная раскладушка, на которой кто-то спит, укрывшись белым, чистым одеялом. Рядом с кроватью, на табурете, лежала аккуратно свернутая одежда.

– Люди мы, люди, старина, – забормотал полуголый. – И душа горит у нас. Дай самогонки, а? Не дай пропасть похмельной смертью. Ты, может, это… хозяин этой избы? Так, прости, гостям должен рад быть. Чего строжишься?

– Хозяин! – отрезал Завхоз. – Говори, зачем в Алейку пожаловали?

– На какое-то болото… – тоскливо протянул полуголый, сжимая голову. – Мелио… мелио… орировать…

– Как это? – не понял дед Аникеев.

– Черт его знает, – сказал мужик, страдая от головной боли, – кажется, обводнять… Дай, старичок, мале-енечко…

– Обводнять? – ахнул Завхоз и чуть не сел на порог. – Да неужто обводнять?

– Ну… – простонал полуголый, – то ли обводнять, то ли осушать – не помню. Что-то нам говорили…

Он почувствовал, что старик заинтересовался, и, ожив на минуту, глубокомысленно потер лоб.

– Та-ак, – проронил мужик. – В пустыне мы чего-то осушали. Потом ездили обводнять… Потом опять осушали… В том году обводняли… Значит, нынче осушать будем. Ну так налей, дед, грамм сотню-другую, а? Захочешь – осушим, захочешь – обводним. Мы такие ребята…

– А точнее-то знаешь? – напирал Завхоз.

– Точнее у начальника спроси. Мы люди подневольные, под хозяином ходим. Эй, Кулешов, тут старик пришел. – Полуголый, ступая через спящих, подобрался к раскладушке. – Говорит, самогон есть. Купи, а?

– Чего тебе, Колесов? – сердито спросил начальник и отвернулся лицом к печке. – Ты угомонишься наконец? Ну, алкаши, завтра я вам дам! Капли у меня не получите.

– Старикан, грю, пришел, – мужик попытался сделать стойку «смирно», – про работу пытает.

– Где? – Кулешов приподнялся на локте. – Зови сюда.

Никита Иваныч, стараясь не наступать на спящих, пробрался к начальнику. Колосов терпеливо ждал, сглатывая сухим горлом.

– Если ты наниматься, старик, то работы пока нет, – сухо сказал начальник. – Погоди немного, через месяц будет. Сейчас нам только повариха нужна.

И дед Аникеев вдруг растерялся. Он узнал того самого человека, что встретил на распутье недалеко от поселка. Дорогу еще показал тракторной колонне.

– Я это… спросить хотел, – замялся дед. – Вы, значит, болото наше обводнять приехали?

– Почему обводнять? – Кулешов зевнул. – Наоборот. Осушать будем и торф добывать. Ну ты через месяц приходи – потолкуем. А может, старуху свою поварихой пришлешь?