– Самой разве можно, Патя? Я имею в виду, при вашем здоровье. К нам не нравится – к Николаю переехать можете, вот оно…

– Оставь, Толя. Свой дом… и так пораскидало всех. Ты вот пришел, проведал – и спасибо. Кушайте, молодые люди…

Молодые люди, впрочем, только это и делали. Разговор о переезде велся явно не впервые и понапрасну; племянник Даня – тот вообще скромно помалкивал.

– Да, вот что, – неожиданно вспомнила тетя Патя, – берегитесь смотрите… Выходной створ из лимана поменяли, мель там из-за дамбы новая. Карту и лоцию принесешь, Толя, – я покажу…

Мы с Сергеем переглянулись.

– А как же! – гордо сказал, заметив это, Данилыч. – Из потомственных очаковских лоцманов Кириченко, вот оно. Патя у нас за старшую.

– Вы его не очень слушайте, молодые люди. Какой я лоцман. Вот Толя смолоду и вправду на сейнере рыбачил…

Мы с Сергеем снова переглянулись. Образ капитана начинал проясняться. Вопрос «Как портной попал в мореходы?» видоизменился: теперь мы спрашивали себя, почему моряк угодил в портные.

В город поднялись по тропке, идиллически заросшей лопухами. С обрыва открылся лиман, оконечность Кинбурнской косы – и наш «Гагарин», мелко нарисованный на голубом.

– А ну, щелкни! – попросил Даня.

На шее судового врача висели два фотоаппарата, но он только вопросительно – «чш-ш-ш?» – втянул в себя воздух…

Так бывает всегда. Подготовка к путешествию ведется неделями. Составляются списки, в списках проставляются птички. А в пути оказывается, что самое необходимое все-таки забыто. Фотопленка, например.

Осмотр Очакова приходилось начинать с магазинов. Капитан тяжко вздохнул – и отправился на заставу, к пограничникам. Такой порядок действий впоследствии повторялся в каждом городе.

Когда обнаруживаешь очередную статью дефицита, всегда хочется выпить. Пленки в Очакове не было; не сговариваясь, мы свернули в пивбар. Уже у стойки Саша заявил: пива не пью, вредно.

– Совсем не пьешь? – уважительно спросил Сергей.

Трезвенник обиделся.

– Совсем – так не бывает. Матери обещал…

Мне показалось, при этих словах Саши Даня украдкой ухмыльнулся.

В подвальчике царила прохлада, развешанные по стенам сети прикрывали узор из раковин мидий. Экипаж не спеша прихлебывал из кружек – и приглядывался друг к другу.

– Вот вы – физики, – вдруг решительно сказал Саша. – Объясните: почему в горах холодно?

– Ну… потому что высоко. – Честно говоря, я немного опешил.

– Нет, это мы знаем: лучи солнца нагревают землю, а потом уже от земли – воздух. А склоны гор лучи тоже ведь нагревают!

Пришлось объяснять подробно. Сергей помогал. Даня сначала заинтересовался, но очень скоро отвлекся, зевнул…

– Ше за дела? – пробормотал он, когда речь дошла до температурного распределения Больцмана.

«Ше» вместо «что» Даня произносил с тем смачным акцентом, который присущ, по мнению москвичей, всем одесситам. Саша был неумолимо последователен.

– Вот теперь ясно, – наконец сказал он. – Так я про это и читал.

– Ты что ж, проверял нас?! – вскипел Сергей.

Я невольно засмеялся. Пивной диспут имел свой смысл – как часть путешествия, этап знакомства с попутчиками. Пока что Даня представлялся мне довольно милым разгильдяем, с ним будет легко, а вот Саша… Кстати, когда мы выходили из бара, он объявил:

– Подождите. Мне позвонить нужно… матери.

При этом покраснел, и почему-то снова по хитрому лицу Дани пробежала усмешка.

А потом наконец мы познакомились и с Очаковом. Музей Суворова располагался в бывшей церкви. Церковь, в свою очередь, была переделана из мечети после Кинбурнской виктории, а теперь над ее куполом виднелся флюгер, на флюгере – звезда. Сам Александр Васильевич – сухонький, на невысоком постаменте – зажимал рукой рану на боку. Другой рукой он указывал в сторону косы, где двести лет назад шел бой. Сорок лет назад с помощью азиатской хитрости, похожей на суворовскую, на косу был заманен и разгромлен десант немецкий. В музее были составлены в пирамиду кремневая «фузея», трехлинейка и карабин. Недалеко от бронзовой пирамиды ядер с орлом на вершине – памятника бригадиру Горичу – стоял на мостике броненосца лейтенант Шмидт. Это был Очаков большого славного прошлого.