– Отец, – как-то спросил Сантьяго, – разве достойно гранда грязнить руки деньгами?

– Деньги пачкают меньше, чем кровь, – ответил отец. – А слава Испании куда больше зависит от правильной торговли, чем от еще одного разграбленного города.

Он помолчал немного и добавил:

– Не всех Господь наделил силами для бранных подвигов. Но каждому Он в этом мире приуготовил свою, особую миссию. То, что могу и должен выполнить я, не под силу другому человеку. Понимаешь меня, сын?

Сантьяго кивнул. Он не был согласен с отцом. Провести жизнь в кабинете, перелистывая манускрипты и заполняя торговые книги, казалось ему страшным наказанием. Однако долг почитания родителей, о котором без конца рассуждал падре Бартоломео, превыше всего.

– Я – пропущенная страница в боевой истории нашего рода, – продолжил отец. – Но зато у меня есть сын, который спит и видит поля сражений. Ты ведь хочешь стать офицером?

– Конечно! – с жаром воскликнул Сантьяго. – Кабальеро, как Альфонсо Великолепный.

– Ты им будешь, – пообещал отец. – Я уже договорился с падре Бартоломео: когда тебе исполнится шестнадцать, ты начнешь учиться в школе офицеров. Туда принимают начиная с восемнадцати, но в твоем случае сделают исключение, – тут он улыбнулся, и Сантьяго улыбнулся в ответ, понимая, на что намекает отец.

Их домашний духовник, падре Бартоломео, занимал должность капеллана офицерского училища, и, разумеется, для Сантьяго, которого он знал с самого рождения, правила поступления выглядели несколько иначе.

– Учти, в училище жизнь тяжела, – завершил тот разговор отец. – Хоть мечи в ней деревянные, ушибы от них весьма болезненны. Надеюсь, твой боевой дух скоро удовлетворится.

Сантьяго понял – отец рассчитывает на то, что его жажда сражений быстро сойдет на нет под воздействием синяков и ссадин. Но вышло иначе.

Посреди патио еле слышно журчал небольшой фонтан. Тонкая струйка прозрачной воды неутомимо бежала в чашу из пожелтевшего от времени мрамора. Вода была ледяной, и стены чаши оставались холодными в самые жаркие летние дни. Когда тяжелый зной покрывал Кадис, на его улицах становилось невозможно дышать. Широкое окончание полуострова, на котором располагался город, соединялось с сушей узким длинным мысом. Вокруг со всех сторон переливался разгоряченным солнцем океан, воздух был пропитан влагой, и только свежий ветерок делал существование хоть сколь-нибудь сносным. Однако в жару ветерок стихал, и жителям Кадиса оставалось лишь страдать, дожидаясь перемены погоды.

От всегда холодной чаши по дворику распространялась блаженная прохлада. В жаркие дни все жители дома собирались в патио, отец открывал двери кабинета, чтобы свежесть могла проникнуть вовнутрь, кухарка, призвав на подмогу служанок, распахивала настежь окна кухни и переносила готовку на широкий подоконник, Хуан-Антонио с важным видом прохаживался по дорожке вокруг дворика, словно охраняя его обитателей. Для хозяйки дома, госпожи Терезы де Мена, приносили кресло, и она, сидя с книгой возле фонтана, то и дело прикасалась руками к холодному мрамору чаши.

В обычные дни патио безраздельно принадлежало Сантьяго и Фердинанду. Конечно, они предпочли бы пустой дворик, по которому можно было бегать в свое удовольствие, но по желанию матери замечательно-гладкие плиты были сняты, на их место завезена земля и высажены розы. Больше десятка кустов наполняли дворик оглушающим ароматом. Из одного сорта роз, называемого чайным, кухарка варила варенье, и его благоухающая сладость скрашивала холодные зимние вечера, когда штормовой ветер со свистом и гиканьем носился по Кадису.