Вот когда пригодилась Онисифорская выучка. Бой с несколькими противниками Афанасий отрабатывал чуть ли не ежедневно, год за годом. Деревянные мечи четырех василисков, с которыми по очереди приходилось сражаться каждому воспитаннику, хоть и не ранили, но оставляли синяки и ссадины. Теперь он по достоинству оценил беспощадную требовательность Онисифора: руки и ноги, прекрасно помнившие многолетнюю выучку, двигались сами по себе.

По сравнению с василисками, разбойники оказались никудышными бойцами. Они лишь орали страшными голосами, пытаясь испугать противника, да нелепо размахивали топорами. Расправиться с такими недотепами было пустяшным делом. Слуга отца Алексия не успел дочитать «Отче наш», как все уже закончилось. Один разбойник бездыханный валялся на земле, второй, так и не пришедший в себя от удара, бессмысленно мычал, пуская кровавые пузыри, а два других что есть духу улепетывали обратно в лес.

– Можно ехать, – произнес Афанасий, возвращаясь к телеге. На ходу наклонившись, он вытер меч о траву и хотел было пошутить по адресу незадачливых грабителей, как заметил неладное. Отец Алексий сидел неподвижно, свесив голову на грудь, а слуга с перекошенным от ужаса лицом вытаскивал что-то из-под его ног.

«Топор, – понял Афанасий. – Один из негодяев запустил в отца Алексия топором. Неужто попал?!»

Увы, топор угодил обухом прямиком в грудь настоятелю. Тяжкое багровое пятно расплылось пониже сердца, отец Алексий потерял сознание и едва мог дышать. Довезли его до ближайшей деревни, стали искать избу почище, да не нашли. Печи во всей деревне топились по-черному, и каждое утро во время готовки еды волны удушливого дыма наполняли избы. Пришлось уложить настоятеля на сеновале, под навесом из жидких жердочек.

К счастью, за две недели, пока отец отлеживался, дождь так и не собрался. Тучи то и дело застили небо, иногда вздымался холодный свежий ветер, но дальше немногих капель дело не двинулось.

Зато воздуха на сеновале было сколько угодно. Дышалось легко, вдосталь, и настоятель вскоре пошел на поправку. Служка и возчик поселились в избе, Афанасий же ни на шаг не отходил от больного. Когда тот пришел в себя, принялся беседовать с Афанасием. Разговорам никто не мешал, поэтому длились они от восхода солнца до отхода ко сну.

Остер на язык оказался отец Алексий, а мыслью спор и ходок. И познаниями обладал огромными, не зря великий князь ему Успенский собор, величайшую святыню Москвы, во владение препоручил.

Из зерен сомнения, посеянных в душе Афанасия преподобным Ефросином, настоятель всего за две недели вырастил могучие дубы.

Слова Алексия походили на слова преподобного, но вкладывал он в них куда более доступный смысл.

– Я пришел не нарушить, но соблюсти, так говорил Спаситель? – то ли утверждал, то ли спрашивал отец Алексий, и Афанасий, слышавший это от преподобного, согласно кивал. Говорил настоятель про основы веры, вздыхал о чистом служении, сокрушался об утрате благочестия, ругал монахов, живущих за счет подневольных смердов. Он точно готовился к прыжку, подтягивая одежду, проверяя сапоги, разминая тело.

В последний вечер, уже перед отъездом в Москву, отец Алексий наконец прыгнул. Все началось с горестного замечания самого Афанасия. Утром, омывая грудь настоятеля холодной водой, он воскликнул:

– А ведь этих разбойников в церкви крестили, давали целовать святое распятие, благословляли на праздники! Вера должна утончать, вести путем уважения, любви, справедливости. Как у него топор поднялся на священника? Се народ богоносец?

Отец Алексий как-то странно посмотрел на него.