Гумилёв расстался с Ахматовой. Как? Что они говорили друг другу? Уж наверное не «сволочь ты последняя!». Два гения, две звезды, упавшие с неба в житейское море. Быть может, в минуту размолвки Анна Андреевна выронила из рук горшочек со сметаной. Он упал и разбился, а сметана растеклась по половицам и через щели закапала в подпол. «Это мои слёзы», – тихо шепнула Ахматова. А Гумилёв ответил ей раздражённо: «Нет, Анна, это белое пятно – наш с тобою чистый лист, на котором каждый отныне пишет свою собственную судьбу. Прощайте, Анна!»

Да-да, вы правы, всё было совсем не так. А как?..

Милая Марина! Что вы нашёптывали себе в горькие часы человеческого безразличия? Вас бросили все. Пастернак, как дряхлеющий налим, испуганно забился в житейскую тину, на шестерых накрыл стол красавчик Тарковский…

Наступило новое, безжалостное и несправедливое время. Вы не могли писать, пальцы не слушались, глаза замирали, не отличая предметы друг от друга… Только ангел мог слышать ваши стоны. Посидеть бы рядком с ангелочком-то да порасспрашивать крылатика, только где ж теперича его сыщешь?

– Нет смысла, – кто-то возразит мне, – писатель не услышит ангела, а читатель вряд ли поверит писателю – правда редко кажется нам правдивой.

– Да, – отвечу я, – непросто клёкот из мёртвой ласточки выплести…

…Крутится пластинка, толпятся «непоседы-электрончики» у репродуктора и хором поют про визборовские посиделки. Это, конечно, хорошо, да только с ним живым посидеть хочется! Вместе попеть и спиртик попить! А потом развернуться к костру настывшей спиной и, жмурясь над кружкой с янтарным кипяточком, шепнуть от сердца:

– Юр, спой любимую!

Стемнело. Я дописал текст, захлопнул компьютер и спустился на первый этаж. На часах, «разинув рот», застыла половина двенадцатого ночи. «Эх ты! – подумал я, оглядываясь на входную дверь. – Третий час собака скребётся в дом, а тебе и дела нет…»

Поясню: кормление и выгул питомца – моя ежедневная почётная привилегия. Жена снисходительно относится к нашему общему дворовому любимцу. Однако, как только речь заходит о коллегиальном участии в «собачьих тяготах», в ответ я слышу всякий раз: «Не женское это дело!»

Я вышел на крыльцо, секунд десять полюбовался выражением собачьей преданности и повёл пса на прогулку. Тотчас за калиткой Маркес (так мы его назвали) уткнул нос в прелую листву и принялся вынюхивать историю нашего деревенского околотка, перебегая с места на место по прикровенным ароматным дорожкам.

Не желая отслеживать собачьи причуды, я запрокинул голову и стал глядеть в небо. Звёздная полусфера походила на огромную кулису древних средиземноморских росписей. Отыскав Большую медведицу, я определил по направлению крайних звёзд ковша хозяйку галактического кружения – Полярную красавицу.

«Как велик и прекрасен мир, несмотря на наше очевидное общечеловеческое ничтожество!» – подумалось мне в ту минуту.

И всё бы хорошо, но моим астрономическим наблюдениям постоянно мешал какой-то посторонний предмет. Он засвечивал небесную картинку и создавал, как говорят, оптические помехи. Я старался не замечать «досадного влияния извне», но, повинуясь светопритяжению, не выдержал и повернул голову в сторону льющегося света.

То, что я увидел, потрясло меня до глубины души: огромный искрящийся совершенно белый диск висел в ночном небе! Так сверкал бы и царствовал «Чёрный квадрат» Малевича в пространстве белоснежного выставочного зала. Забыв о том, что наступила ночь, я чуть не крикнул на всю улицу: