Утром в субботу меня разбудил телефон. Три звонка и тишина. Пауза секунд в десять, опять три звонка и тишина. Мать – не любитель автоответчиков, так что обычно, если она либо знала, либо предполагала, что я дома, то попросту названивала, пока ей не ответят. Сопротивление бесполезно.

– Это возмутительно, – буркнула я вместо «алло».

– Это твоя мать, вообще-то, – отозвалась та.

– Я в шоке. Перезвони позже, а? Пожалуйста. Еще так рано. Я очень устала.

– Ой, да хорош ныть, – оборвала меня мать. – У тебя просто похмелье. Заезжай за мной через час. Поедем на кулинарный мастер-класс в Рединг-Терминал.

– Нет, – заявила я. – Исключено.

Однако, произнося эти слова, я понимала, что могу возмущаться, и стенать, и придумывать семнадцать совершенно разных отговорок, а к полудню все равно буду сидеть в Рединг-Терминале и, умирая от стыда, слушать матушкин громкий и детальный критический разбор выбора блюд бедолаги-повара и его навыков.

– Попей водички. Прими аспирин, – сказала она. – Увидимся через час.

– Ма, ну пожалуйста…

– Я полагаю, ты прочла статью Брюса. – Мать не то чтобы умела плавно переходить с одной темы на другую.

– Ага, – подтвердила я, без лишних вопросов понимая, что мать тоже ее прочитала. На «Мокси» подписана моя сестра Люси, жадно поглощающая все материалы, так или иначе связанные с женственностью, так что экземпляр доставили прямиком к нам домой. А после вчерашней попытки вынести мне дверь – к гадалке не ходи, сразу ясно, что сестричка показала статью матери… или это был сам Брюс. От одной мысли о таком разговоре («Я звоню вам сообщить, что у меня в этом месяце вышла статья, и Кэнни, думаю, расстроится…») мне захотелось спрятаться под кровать. Если б я, конечно, могла туда поместиться. Я не хотела ходить по миру, где «Мокси» продается в магазинах и лежит в почтовых ящиках. Стыд обжигал, будто у меня на лбу красовалась огромная алая буква К., будто все вокруг знали, что я – та самая девушка из «Хороши в постели», и что я толстая, и что я бросила парня, который пытался меня понять и любить.

– Ну, я понимаю, что ты расстроена…

– Да я не расстроена! – рявкнула я. – Я в норме.

– О… – Мать явно ожидала от меня иного ответа. – Мне подумалось, что он поступил довольно паршиво.

– Он сам по себе паршивый.

– Он таким не был. Поэтому и удивительно.

Я тяжело откинулась на подушки. Голова ныла.

– Мы что, теперь будем спорить о его паршивости?

– Может, попозже, – произнесла мать. – До скорого.

В округе, где я выросла, есть два типа домов. Там, где родители остались в браке, и там, где нет.

Глянешь мельком – и те и другие выглядят одинаково. Разросшиеся, с четырьмя-пятью спальнями особняки в колониальном стиле, стоящие на приличном расстоянии от улицы без тротуаров, каждый на участке в акр. Большая часть выкрашена в сдержанные цвета с более яркими элементами, например, серый дом с синими ставнями или светло-бежевый с красной дверью. К большинству ведет длинная гравиевая дорожка, у многих на заднем дворе есть бассейны.

Но как присмотришься (или, что даже лучше, поживешь там немного), так начинаешь замечать разницу.

Жилища разведенок – те, у которых больше не останавливается грузовик газонокосильщика, мимо которых проезжает снегоуборка, не расчищая с утра после снегопада подъездную дорожку. Понаблюдаешь и увидишь вереницу хмурых подростков, а то и хозяйку дома, которая выходит сгрести листья, подстричь газон, перелопатить снег, подровнять кусты своими руками. Это дома, где мамина «Камри», или «Аккорд», или мини-вэн не меняется каждый год, а просто стареет, а второй автомобиль, если он вообще есть, – скорее всего, сменившая четырех владельцев развалина, купленная по объявлению в «Икзэминере», а не почтенная, «голая», но все-таки новенькая «Хонда Сивик» или, если мальчонке или девчонке очень уж повезет, папашина спортивная тачка, которую он приобрел во время кризиса среднего возраста и забросил.