– Идеально, – сказал Джулиан, стоя перед блестящим белым шкафом для бумаг.

– Для детской?

– По крайней мере, он белый.

Флора уперлась. У них уже были отданная кем-то кроватка и пеленальный столик, и ей хотелось купить что-то новое в крошечную комнатушку, где планировалось устроить детскую Руби. Она хотела качалку, или книжную полку, или коробку для игрушек; казалось неправильным ставить в угол детской комнаты шкаф для картотеки. Это было в самом начале двухтысячных, еще до того, как обстановка детской стала считаться воплощением хорошего вкуса и умственной стойкости всей семьи, до скандинавских потолочных мобилей и настенных росписей, изображающих зачарованные леса, до тщательно подобранных книжных полок и маленьких квадратных светильников, которые по ночам отбрасывают на стену солнце, луну и звезды.

Но картотечный шкаф был им нужен, он был практичен и, ей пришлось это признать, стоил своих денег. Он был важной частью «детской» Руби, его постоянно использовали. Флора и Джулиан перевезли шкаф из уютной квартирки в Вест-Вилледж в первый съемный дом в Лос-Анджелесе, где он, казалось, уменьшился в размерах, когда попал в более просторное помещение. Когда они купили дом в Лос-Фелиз, неубиваемый шкаф сослали в гараж, который никому не был нужен под машину, потому что снега не было, да и дождь шел всего пару раз за последние несколько лет.

Картотечный шкаф стал компромиссом начальной стадии брака между стремлением Джулиана обрастать барахлом и любовью Флоры к расхламлению. Джулиан называл содержимое шкафа «архивом» – и шутил лишь отчасти. Он как-то признался Флоре, что еще мальчишкой начал сохранять и составлять списки своего имущества, поскольку думал, что однажды станет знаменитым. Ее это признание не удивило; она в юности предавалась тем же фантазиям – что вырастет и станет актрисой, а это ей, маленькой, представлялось гарантией некоторой славы, но при этом Флоре никогда не приходило в голову и в самом деле начать готовиться к тому, что историю ее жизни будут рассказывать.

Как-то раз она набралась уверенности и рассказала о своей мечте матери, пока они вместе мыли посуду. Джозефина только рассмеялась.

– Каждая девочка думает, что станет звездой.

Флора ей не поверила. Не могло же так быть, что каждая девочка думала, что станет – или пусть даже хотела бы стать – знаменитой. Минни Дулин, с ее вечным насморком и сползающими гольфами? Розмари Кастелло, которую в четвертом классе отчитала при всех сестра Деметриус за то, что та подкладывает салфетки в лифчик (она взяла цветной «Клинекс», который просвечивал через белую школьную блузку)? Нет, Флора не повелась.

То, что Джозефина думала, что станет знаменитой сама, было не только понятно, но и стало частью семейного фольклора, эту историю о своей молодости Джозефина рассказывала чаще всего. Прослушивания, агент по кастингу, который пришел от нее в восторг и хотел, чтобы она прилетела в Лос-Анджелес. «Из меня хотели сделать новую Элизабет Тейлор». Годы, когда она – безуспешно – продолжала прослушиваться для бродвейских шоу, для рекламы на радио и телевидении, были тщательно залакированы. Брак с отцом Флоры и скорый распад этих отношений. Квартира, в которой Флора выросла, служила храмом недолгой карьеры матери в театре. Тот, кто переступал порог маленькой квартирки с двумя спальнями над пекарней в Бей-Ридж, никогда бы не сказал, что Джозефина работала актрисой всего четыре года, а еще тридцать пять – телефонисткой в отеле.

– Ладно, мисс Богатая и Знаменитая, поработай-ка еще над этим, – сказала мать Флоры, протянув ей кастрюлю для спагетти с медным дном. – Здесь нужно особое средство. Доведи до блеска, чтобы отражение свое видеть.