Жизнь пассажира на барже «Принцесса» была связана с великим множеством неудобств. Весь ее трюм заполняли пустые бочки; залить их морской водой вместо выкачанной пресной значило бы испортить ценную тару, так что балластом служили только втиснутые между ними мешки с песком. Баржа строилась в расчете именно на такое затруднение: благодаря плоскому дну и широким обводам она не переворачивалась даже при высокой осадке, но качалась сильно и для новичка непредсказуемо. Она дрейфовала примерно как плот, что при нынешнем направлении ветра не сулило почти никаких шансов добраться до Плимута.

Из-за изменившейся качки Хорнблауэр два дня был на грани морской болезни. Он говорил себе, что страдал бы не многим больше, если бы его и впрямь выворачивало, хотя в глубине души понимал, что это не так. Ему отвели место в каюте площадью шесть квадратных футов и высотой пять, но, по крайней мере, он жил там один и утешался сознанием, что все могло быть гораздо хуже: в переборках были крюки на восемь гамаков, в два яруса по четыре. Ему давно не доводилось спать в гамаке, хребет медленно привыкал к нужному изгибу и чувствовал все скачки и мотания баржи, так что койка на «Отчаянном» ностальгически вспоминалась как роскошь.

Ветер по-прежнему дул с северо-востока. Он принес ясную погоду, но Хорнблауэра она не радовала, и даже мысль, что Бэдлстоуну придется его кормить куда больше, чем три дня, не могла надолго прогнать хандру. Ему хотелось одного: поскорее добраться до Англии, до Лондона, до Уайтхолла, и получить капитанский чин, пока не вмешалась какая-нибудь случайность. Он с тоской наблюдал, как «Принцессу» сносит все дальше и дальше под ветер, даже сильнее, чем неповоротливые линейные корабли вблизи Уэссана. Читать на борту было нечего, делать – тоже, и не было места, чтобы с удовольствием предаваться безделью.

Хорнблауэр как раз вышел на палубу, устав лежать в гамаке, когда Бэдлстоун резко поднес к глазу подзорную трубу и уставился в наветренную сторону.

– Вот они! – с нехарактерной разговорчивостью объявил шкипер.

Он протянул Хорнблауэру трубу, что (как тот прекрасно понимал) было верхом любезности – капитану, наблюдающему за чем-то интересным, трудно расстаться с подзорной трубой и на один миг. Прямо на них мчалась с попутным ветром даже не эскадра, а целый флот. Впереди неслись под всеми парусами четыре фрегата, следом двигались две колонны линейных кораблей – семь в одной и шесть в другой. Там как раз ставили лисели. Зрелище было великолепным: вымпелы плескали на ветру, кормовые флаги рвались вперед, словно желая с ними поспорить. Округлые носы рассекали синюю воду, и от каждого разбегалась, вздымаясь и опадая, пенная борозда. То была военная мощь Британии во всем своем величии. Первый центральный фрегат прошел совсем близко от «Принцессы».

– «Диамант», тридцать две пушки, – сообщил Бэдлстоун. Он каким-то образом снова завладел подзорной трубой.

Хорнблауэр с завистью и вожделением смотрел на фрегат, идущий на расстоянии пушечного выстрела. Матросы взбежали по фок-вантам; за то короткое время, что «Диамант» шел мимо баржи, убрали и вновь поставили фор-брамсель. Матросы работали образцово: Хорнблауэр не заметил в постановке паруса ни малейшего изъяна. Помощник Бэдлстоуна еле-еле успел поднять грязный флаг Красной эскадры, чтобы вовремя его приспустить; «Диамант» в ответ отсалютовал флагом Синей эскадры. Теперь к барже приближалась правая колонна линейных кораблей; на первом – трехпалубнике – уже можно было различить три ряда раскрашенных в шахматную клетку пушечных портов и синий вице-адмиральский флаг на фор-брам-стеньге.