– Чем же это, наконец, разрешилось? – нетерпеливо спросил Черняк.

– Абсолютно ничем. Я испытал настоящий ужас, а очнулся – где-то птички поют.

В наступившей паузе ему почудилось желание каждого отослать его к врачу; он уже собрался смиренно сказать, что понимает их, но Черняк опередил:

– Так вы едете или не едете?

– Вы как будто выпроваживаете.

– Чисто спортивный интерес. С другой стороны, начните дело, а там видно будет: пока вам ответят, пока что… Тогда и откажетесь. Невозможно ведь годами стоять на пороге.

– Согласен. Англичане так и говорят: уходя – уходи. В том смысле, что «бойся гостя стоячего…». Однако и гостя надо понять, потому что если развить вашу аллегорию, то нельзя же выгнать человека в позднюю ночь: а ну как не найдёт дороги домой?

– Короче: вы едете или как?

– Если вы настаиваете, то «или как». От памяти не убежишь, мои горести останутся при мне даже на краю земли, а вот сам отъезд может оказаться просто не по силам. Да и вряд ли стоит стараться ради одного себя. Если б это кому-нибудь помогло…

– Вывезите какого-нибудь родственника, – предложил Левин. – Доброе дело сделаете.

Подходящих родственников у Захара Ильича не было, и Левин придумал другое:

– Женитесь ненадолго.

Захар Ильич воспринял это как хорошую шутку:

– Забавно звучит. Но и обидно: а вдруг мне захочется побыть на этом свете подольше?

– Напрасно вы смеётесь: в таком деле фиктивные браки не редкость.

– Какой тут смех: сосчитайте-ка мои годы.

– Вам же ещё и заплатят за беспокойство, – заметил Черняк.

– Мне! – возмутился Захар Ильич, подумав, что всякий, даже фиктивный, брак накладывает обязательства и крадёт свободу и что при этом отъезд теряет если не смысл, то привлекательность. – Для этого ищут, знаете ли, юных мальчиков.

– Как вы забавно испугались! – сказала ему московская гостья. – Словно здесь и вправду решают вашу судьбу.

– А вы бы, девушка… – заулыбался Левин и вдруг, сообразив что-то, вскочил с места. – Постойте-ка, постойте! Куда же мы смотрели? Вот вас двоих и надо отправить вместе.

– Как образцовую советскую семью, – подхватил Черняк.

Увидев, как расширились глаза предполагаемого жениха, ради такого случая наряженного в купальный халат с чужого плеча, Левин поспешил успокоить:

– В конце концов, нужно лишь пересечь границу – ну не напрасно же у вас птички-то пели, – а там, на месте, разберётесь: разводиться ли, сохранить ли своё положение или…

– Извините, Юрий Маркович, – перебила его женщина, – что за фарс вы задумали?

– Да не задумал нисколько, это импровизация, просто вырвалось, но теперь уж посудите сами: у вас обоих сразу решаются все проблемы.

– Удваиваются, – робко возразил Захар Ильич, думая, что только так, уклончиво, и можно сейчас выразить своё мнение: скажи он твёрдое «нет» – и женщина оскорбится тем, что её отвергают, согласись – посчитает его жалким старикашкой, падким на сладкое.

– Не обижайтесь, Юрий, но ваш экспромт абсурден, – сказала она.

– Именно! – обрадованно вскричал Левин. – Неужели вы, живя в стране абсурда, от всех ждёте разумных речей? Вот это и есть самый настоящий абсурд.

– Хотите сказать, что, с другой стороны, для совков нет ничего неразумного? – неуверенно проговорил Черняк.

– Ах, не умничайте, – поморщилась она. – Весь мир неразумен. Вы не знаете, где вас подстерегает несчастье. Я бегу от одного, но не ждёт ли меня за углом другое?

– Дорогая, в какую веру вы обратились?

– Как видите, я обращаюсь в бегство.

Захару Ильичу как раз на руку было, чтобы они сейчас позанимались умственной гимнастикой – лишь бы позабыли о разыгранной сцене сводничества. «Как вы забавно испугались!» – услышал он и едва не запротестовал, но осёкся, оттого что предложенное будущее и в самом деле испугало его, он больше не мог представить себе жизнь вместе – в одной комнате, квартире ли – с женщиной; давешнее намерение постараться не для себя одного, а ради какого-то тогда ещё неизвестного доброго человека, совершенно вылетело из головы. Верный своему правилу, он постарался заглянуть в дальний конец – чего? – своего существования? Нет, хотя бы отъезда за границу – и не увидел там ничего определённого. Правда, и одиночество тоже потеряло там трезвую ясность, и он сумел вообразить себя в гробу, над которым склонилась женщина с букетиком цветов; ему каким-то образом удалось узнать, что картинка относится к близким дням.