Это не просто собственническое чувство. Это отчаяние. Это голодная жажда того, что может принести будущее – любви, признания, богатства, поэзии, а может, и само́й судьбы округа Поттс. Доди еще выполняет приказ матери следить за мной. Я все жду, что она уедет, но Доди остается, и ночь за ночью выполняет функции компаньонши для моих братьев.

Джонас отвергает авансы Доди. Он больше не позволяет ей обмывать его губкой, кормить или помогать чистить зубы. Ему помогает Сара, когда ей удается обойти защитные приемы Доди. Из-за него все три рта моих братьев уже три месяца безостановочно заняты воспеванием Сары. В его сонетах ударение падает не на то место, зато смысл передан прекрасно. Столетие назад его таланты оценили бы по достоинству.

Его руки – а он в нашем семействе обладает самыми нежными руками – способны дотрагиваться до нее точно так, как надо, касаясь плоти легонько, словно опавший лист. Это возбуждает настоящую страсть. Сара еще не присоединилась к ним в постели. Она улетает в облака, потом замедляется и чего-то ждет.

Происходящее напоминает структуру развития классической трагедии. Доди спит то со мной, то с моими братьями, то в одиночестве в других спальнях. По всем комнатам прочерчены незримые линии, которые нельзя пересекать: маркеры мест, куда нельзя входить или которые нельзя покидать. Сара часто сидит на полу, прислонив голову к изножью кровати. Хороший психолог сто́ит чертовски дорого, но, вероятно, он сумел бы помочь.

Она мурлычет, а Доди рычит. Джонас шепчет, а Себастьян плюется от злобы. Коул ищет только любви, его голос полон ей, а Сара и Доди, наверное, любят его, но и люто ненавидят.

От дыхания Доди еще пахнет бурбоном и шоколадом, хотя я несколько недель не покупал бурбон. Она говорит:

– Янки пора собраться и уйти.

– Почему? – спрашиваю я.

– Ты уже знаешь почему. Рулить гнездом может только одна женщина, и эта женщина – я. Я выполняю свой долг и ни при каком раскладе не буду уклоняться от своих обязанностей.

Сара уже забывает об изысканных манерах еврейской американской принцессы, а потому говорит:

– Ты не знаешь ничего об этом месте, маленькая болотная потаскушка.

– Закрой пасть!

– Ты здесь лишь потому, что тебя продала собственная мать и тебе некуда деваться. Вот правда, и это не причина оставаться здесь. Я принадлежу этому месту, потому что хочу остаться.

– Хочешь? – спрашиваю я.

– Да.

– Почему?

Сара не отвечает.

Это мой дом, мое обжитое пространство и моя семья, но ничто из происходящего меня по-настоящему не волнует – они все это знают. Себастьян жаждет кровопролития. Со своей кровати наверху он призывает девушек вступить в драку, чтобы опять установить иерархию. В голосе слышится такое ожесточение, что от страха стая ворон взлетает с дерева на заднем дворе.

Коул старается всех успокоить и сказать что-то утешительное, но Доди делает несколько шагов по направлению к ящику с ножами. Джонас декламирует свои стихи, тоже пытаясь призвать к спокойствию. «Ты выходишь из покаяния, и волосы струятся, передавая оттенки чувств, я слышу ритм твоего дыхания и размышляю о наших безумствах – ты рыдаешь, я плачу, и в разгар наших крестовых походов мы летим все тише и в конце концов засыпаем».

Саре нравится слушать эти слова: чувствительность Коула ее разгорячает. Теперь мне видно, что размытая татуировка на ее бедре – маски Комедии и Трагедии. Она носит блузку застегнутой только на верхние пуговицы, точь-в-точь как Доди, но на Саре при этом ювелирные драгоценности, хороший макияж и нижнее белье от Кристиана Диора. Бледный шрам вокруг проколотого пупка сильно выделяется на фоне загоревшей кожи.