Я вхожу внутрь. Приятно видеть, что даже на этом проливном дожде и сильном ветру крыша, которую я чинил, уцелела. На огне стоит извергающий ядовитый пар медный котел, где плещется черная жидкость. Рядом на столе лежит короткий изогнутый нож.

– Какого черта тебе от меня нужно? – спрашиваю я.

– Добавь немного крови и уксуса сюда, в горшок.

– Уксуса?

– Немного семени.

– Семени?

– Спермы.

– Ты издеваешься, что ли?

Она говорит всерьез, и ее лицо настолько искажено, что челюсти кажутся съехавшими с привычного места.

– Зло пришло и ищет нас. Оно здесь и останется так или иначе. Плохое станет еще хуже. Демоны и духи, они вооружены и на свободе. Ты знаешь это и веришь этому, иначе тебя не было бы здесь.

Она поджимает губы и медленно оглядывает меня, словно видит в последний раз.

– Кстати, вскоре приедет карнавал. У нас осталось совсем немного времени.

– И какое отношение я имею ко всему этому?

– Каждый приносит свою жертву, – говорит она. – Ты что, до сих пор не понял?

Я мотаю головой, но все так и есть. Беру изогнутый нож и режу руку над кипящим отваром. Когда кровь попадает в жидкость, та шипит и булькает. Языки пламени извиваются и искрят, словно пьют из горшка. Я помню, как отец потерпел неудачу, пытаясь изменить эти древние обычаи, и как поражения и близорукость привели его в недра единственной надежды нашего Кингдом Кам – несчастной фабрики.

Вельма Кутс протягивает бинт, и я перевязываю рану.

– Теперь семя.

– Нет.

– Мне оно нужно!

– Извини, я найду лучшее применение для своей спермы, чем ты.

Она чуть не подпрыгивает от раздражения.

– Придется. Без нее магия не сработает, как надо!

– Делай, что можешь.

Она берет нож и направляет его в мою сторону, словно хочет на мне опробовать. В лезвии ножа, блестящем от моей крови, отражается огонь. Я смотрю на нее и жду, действительно ли она сделает такое движение. За свою жизнь она охолостила не меньше тысячи свиней. Грохот ливня усиливается, но крыша пока держится. Я могу этим гордиться, если больше нечем. Почему, черт возьми, нет?

Она рычит от злости и вонзает нож в деревянный стол.

– Тогда, что бы здесь ни случилось, это будет на твоей совести. Ты слышишь, Томас? На твоей.

– Конечно, на моей, – отвечаю я. – Что ж тут нового?

КТО-ТО ЗОВЕТ МЕНЯ ПО ИМЕНИ.

Она жалобно умоляет о помощи, так, как нам всем нравится.

Ночью я просыпаюсь и обнаруживаю, что братья разговаривают с лицом. Они раскачиваются в темноте, единая слившаяся масса тел – или одного тела. Себастьян в бреду от ярости, его жалобы исходят из трех глоток, как по разным нотам, хорошо гармонирующим со слабым шарканьем в стиле ду-воп. Они смотрят друг на друга, полные беззаветной любви, злости и сожаления, и каждая треть их мозга кипит от воспоминаний и потребностей.

Здесь нет ни Сары, ни Доди, но я чувствую женское присутствие, отчего во мне вздымается ревность. Они хотят ее и пройдут через меня, чтобы заполучить желаемое. Я прислушиваюсь в надежде услышать ее голос, но не слышу ничего, кроме яростного шепота братьев; не чувствую ничего, кроме губ, что-то вытворяющих на моем боку. Слишком темно, чтобы понять, кто из них ее целует. Может, они целуют ее по очереди, и каждый приближает свое лицо в присущей только ему манере.

Я пытаюсь погрузиться в себя, осознавая каждый вдох, каждое биение моего единственного сердца. Холодок в животе и холодное прикосновение их ртов. Иду еще дальше вглубь, надеясь найти мышцы, которые заставят ее глаза моргнуть, маленькие едва заметные ноздри – глубоко вздохнуть, неправильные скулы, красивые мочки ушей.

Никого нет. Это синяк или шрам. Коул всхлипывает, а Себастьян кусает меня от ненависти за бок. Ураган ни в какое сравнение не идет с его возбуждением. Возникает боль, но я не уверен, что она моя. Кровь густо пропитывает матрас. Они улепетывают, судорожно крутя конечностями и как бы специально задевая все вокруг; на бегу один из них смеется.