Способностей можно выдумать сколько хочешь. В буддизме, например, их пять. Это « (1) вера (саддха; в Будду и его учения); (2) энергия (вирья); (3) внимательность (сати); (4) сосредоточение (самадхи); и (5) проницательное прозрение (паннья)».126

Почему Хомский не объявит о способности к анархии? Потому что это не понравится его левым фанатам и националистам Третьего мира.

Хомский часто называет языковую функцию, заложенную в мозге, «способностью».127 Если слово «способность» в данном контексте несколько непривычно, то это потому, что в своём первоначальном смысле оно в значительной степени исчезло из научного дискурса и повседневного языка. Психология способностей «представляет собой модель разума, разделённого на обособленные „способности“».128 Для каждого действия разума существует своя целенаправленная способность: взаимно однозначное соответствие между структурой и функцией. Психология способностей уходит корнями в древнегреческую философию, но по-настоящему она расцвела в Средние века. Для арабского философа Авиценны, последователя Аристотеля, существовало пять из этих «внутренних чувств»: общее чувство, памятливое представление, искусственная сила воображения, сила оценивания и сила памяти.129 Фома Аквинский унаследовал от Авиценны эту идею пяти способностей, в своей классификации разделив их на мыслительные и сенсорные. С его подачи они доныне остаются ортодоксальной католической доктриной. Для Фомы Аквинского «разум был, по существу, набором способностей, отличающих человека от других животных».130 Ни человека, ни животных всё это никуда не приводит.

Этот последний пункт объясняет, почему Хомский придерживается схоластической философии сознания, которую сегодня не принимает ни один психолог, ни один биолог и – за пределами Католической церкви – ни один философ. Он крайне озабочен определением «человеческой природы», человеческой сущности, рассматриваемой как определяющее различие между людьми и животными. Хомский называл язык «человеческой сущностью», недоступной никакому другому животному. Языковые универсалии составляют неотъемлемую часть человеческой природы.131 Почему для него так важно отличаться от других животных? Что плохого в том, чтобы быть животным? Есть ли внутри Хомского зверь, которого он твёрдо решил не выпускать? Животное, которое может не следовать правилам? Анархическое животное?

Мне нравится быть животным. В условиях анархии я ожидал бы стать ближе к этому состоянию и больше им наслаждаться. В отличие от консерваторов, я не считаю анархию возвратом к животному началу. В отличие от Хомского, я не думаю об анархии как о триумфе человека над животным. Я думаю об анархии как о поднятии человечеством животного начала на более высокий уровень – осознании его, без подавления.

Хомскому пришлось приложить немало усилий, чтобы найти традицию, которой он может следовать. Он связывает свою версию врождённых идей с Рене Декартом и Вильгельмом фон Гумбольдтом, таким образом, связывая себя с эпохой научной революции и эпохой Просвещения, соответственно. То немногое, что Рене Декарт сказал о языке, не имеет ничего общего с лингвистикой Хомского. Его картезианские верительные грамоты не в порядке.132

Хомскому не удалось доказать, что фон Гумбольдт когда-либо хотя бы слегка влиял на лингвистическую теорию или политическую мысль. Сам Хомский не утверждает, что он или какой-либо другой лингвист находился под влиянием фон Гумбольдта. Считающийся философом, фон Гумбольдт – второстепенная, нетипичная и малоизвестная при жизни фигура (он сам так захотел). Хомский утверждает, что барон «вдохновил» Джона Стюарта Милля (173), но мы знаем лишь, что Милль цитировал фон Гумбольдта в своём тексте «О свободе» (108—109). Ученик фон Гумбольдта говорит о «влиянии фон Гумбольдта на Милля, если бы оно могло быть установлено».