тоже реагируют на требования отбора: форма и размер обоих органов меняются, чтобы максимизировать возможность получить просто потомство (у мужчин) или потомство, стоящее затраченных усилий (у женщин). О пенисе мы знаем относительно больше – будем надеяться, потому, что его легче наблюдать, а не потому, что он стал объектом едва ли не патологического интереса определенного типа человекообразных приматов, которые то и дело проводят анатомические исследования обезьян. Однако стоит помнить, что самка найдет ответ на каждое эволюционное усовершенствование пениса, причем ответ будет таким, который удовлетворяет ее эволюционные интересы.

Пенис примата, «устройство для внутреннего ухаживания», не достигает затейливости, которую мы наблюдаем в царстве животных (например, он не закручен винтом, как у неожиданно эксцентричного самца кряквы)[30], однако есть различия по длине и форме, а также соответствующие брачные стратегии. У приматов чем сложнее пенис (пенильные шипы, изысканные головки, дополнительная длина, os baculum, она же приапова кость), тем большая конкуренция будет происходить внутри самки. Сложный пенис – попытка гарантировать, что до яйцеклетки доберется сперматозоид именно этого самца, а не множества других, которые уже успели с ней совокупиться. Это называется «скрытый выбор самки» – довольно неприятная и странная концептуализация (буквальная) родовых путей самки как черного ящика, в который попадает много сперматозоидов, но победителем выходит только один.

Утверждалось (и в академическом контексте, и нет), что у людей для их размеров достаточно большие пенисы по сравнению с остальными приматами. Как мы только что обсуждали, большой и сложный пенис – это признак, что конкуренция самцов была важным фактором в нашей эволюции. Однако, как бы ни хотелось людям считать иначе, в наших пенисах нет ничего особенного. Мы входим в топ-15 по длине и достигаем неплохих результатов по толщине, но в целом человеческий пенис, пожалуй, один из самых незатейливых среди пенисов нынешних приматов. У нас нет ни шипов, ни хитроумных головок, ни приаповой кости, ни внушительной длины – ничего такого, чем может похвастаться настоящий, преданный своему делу полигинный примат. Самцы нашего вида даже не так обильно вырабатывают семенную жидкость и сперматозоиды, как животные, которые рассчитывают, что их сперма выиграет в конкурентной борьбе. Человеческая сперма не настолько вязкая, чтобы мешать конкурентам, а у шимпанзе она такая клейкая, что вполне может преградить путь семенному материалу конкурента.

Не внушают особого уважения и наши показатели по частоте совокуплений: у нас копуляций в час меньше, чем у более конкурентных видов приматов, а количество сперматозоидов снижается быстрее (на восемьдесят пять процентов после двух-трех эякуляций), тогда как шимпанзе готов на следующий заход уже минут через пять. Даже продолжительность копуляции и та зависит от эволюционного давления. Мало того, что более продолжительная копуляция или половой акт, при котором партнеры скрепляются намертво, препятствует проникновению генетического материала конкурентов, как полагают ученые. Возможно, свою роль играет и фактор среды. Древесные виды тратят на процесс несколько больше времени, чем наземные, поскольку те могут стать легкой мишенью, если, гм, отвлекутся. Галаго предаются утехам целый час, а орангутаны могут продержаться около четырнадцати минут. А самцам человека в исследовании сексуального поведения Кинси[31] приписывается средний показатель всего в две минуты. Это небольшой бонус с точки зрения недавней эволюционной истории высококонкурентных брачных систем с участием множества самцов (или для продолжительной жизни на деревьях).