Увидев меня, «белокурого ангела», она закричала:

– Боже, какой сказочный ребенок! Ребенок, скажи мне, что ты хочешь, и я тебе это подарю.

Я, по словам отца, огляделся, увидел пасущуюся на лугу козу и твердо сказал:

– Козу.

– Ребенок! – экзальтированно закричала Брайнина. – В присутствии твоего гениального отца клянусь, что у тебя будет коза!

Эту историю отец рассказал мне через пятнадцать лет.

– И где коза? – спросил я.

– Ну, – сказал он, – это же была шутка.

– Нет, – сказал я, – я этого так не оставлю. Клятвы надо соблюдать. Дай мне ее адрес.

Очевидно, слава отца-пародиста не давала мне покоя. Я написал примерно следующее: «Уважаемая Берта Яковлевна, хочу напомнить Вам об одном эпизоде пятнадцатилетней давности…» Дальше шло подробное изложение эпизода. Заканчивалось оно так: «Как видите, Берта Яковлевна, я терпеливо ждал пятнадцать лет. Теперь, когда я достиг совершеннолетия, я хотел бы попросить Вас сообщить мне примерные сроки доставки козы».

Через неделю улыбающийся отец вручает мне коробку.

– Она прочла твое письмо и закричала примерно с той же интонацией, как пятнадцать лет назад: «Боже, какой сказочный ребенок!» А вот это твоя коза.

В коробке была пластмассовая коза, «мой первый литературный гонорар», как сказал бы Бабель.

В 1957 году Чуковский построил у себя на даче детскую библиотеку. Всех знакомых писателей попросил приносить туда книги. Отец принес целую пачку.

– Признайтесь, – сказал ему Чуковский, рассмотрев книги, – вы несли эту пачку на помойку, и вам было просто лень до нее дойти.

В следующий раз папа тщательно отобрал книги и даже купил несколько новых.

– И это все, на что вы способны? – спросил Чуковский.

Отец понял, что он должен победить провокатора.

В 1950-х годах Советский Союз уже помогал Вьетнаму в борьбе с французскими колонизаторами, покупая по дешевке вьетнамские товары. В советских магазинах неожиданно появились вьетнамские циновки. Все, у кого были какие-то деньги, бросились их покупать, хотя мало у кого размеры комнат соответствовали размерам циновок. Мои родители тоже купили циновку и, только развернув ее дома, поняли, что она никуда не влезает. Ее отвезли на дачу, но и там для нее не хватало места. Так она и лежала на террасе, свернутая в рулон. Вот ее-то папа и решил подарить библиотеке Чуковского.

Дело было в январе. Мы с ним взяли лыжи и поехали на электричке в Баковку. Проваливаясь в снег почти по пояс, добрались до замерзшей террасы. Вытащили рулон, надели лыжи и, взяв палки в одну руку, обхватив неудобный рулон другой, двинулись через лес, он спереди, я сзади. Было около двадцати градусов мороза. Рука, державшая рулон, замерзала. Ноги в лыжных ботинках тоже. Мы много раз останавливались и прыгали, стараясь согреться. Вся дорога заняла больше часа. Наконец входим в теплую, ярко освещенную библиотеку.

– Мы кое-что привезли Корнею Ивановичу.

– Сейчас мы за ним сбегаем.

– Быстро, – говорит мне отец. – Разворачиваем и стелем на пол прямо вот здесь.

Циновка подошла по размеру идеально. Появляется Чуковский, и начинается спектакль. Классик детской литературы, почетный доктор Оксфордского университета катается на полу по нашей циновке с криком:

– Я верил, что Паперный рано или поздно раскошелится!

В моей калифорнийской жизни был период, когда я вдруг начал перебирать в памяти все «обиды», полученные от отца. Вспомнил, как лет в пять я недоумевал: «Почему, когда папа шутит, все смеются, а когда я шучу, все говорят: “Помолчи и не встревай в разговоры взрослых”?» Почему, когда двадцать лет спустя я вручил ему рукописный сборник своих стихов, отец написал разгромную рецензию, да еще на машинке? Почему ему нравились мои рисунки и дизайн, а любое мое литературное творчество вызывало уничижительную, при этом остроумную критику? Почему на моих проводах в квартире у друзей он с удовольствием пел свои песни, а когда друзья попросили меня спеть мои, сразу помрачнел и все остальное время сидел с недовольным видом? И как он посмел назвать меня «кретином» в присутствии Андроникова?