– Степкой, – пробасил Степа, с удивлением слушавший похвалы дяде. Он боялся теперь, как бы Патрикей Назарыч не начал его расспрашивать, как дядя отпустил его на Москву. Если бы не Михайла, он бы еще наврал чего-нибудь, а при Михайле никак нельзя. Не стерпит он.

Но Патрикей Назарыч окликнул жену и велел ей покормить гостей, сказав, что Степка племянник Козьмы Миныча Сухорукова с Нижнего Новагорода.

Лукерья Фоминична, должно быть, тоже слыхала про Козьму Миныча или видала его. Она ласково поздоровалась со Степкой и позвала обоих на кухню.

Так и остались Михайла со Степкой покуда гостить у Патрикей Назарыча. Патрикей Назарыч да и хозяйка его тоже добрые были люди, вечно у них кто-нибудь проживал. А Михайлу по тому одному не прогнал бы он, что тот Козьму Миныча знал. Да и просто по душе ему парень пришелся.

Михайле хотелось во что бы то ни стало разобраться хорошенько, на кого теперь положиться можно. И чем больше он думал и беседовал с посадскими, тем больше сердце его лежало к Скопину. Очень хотелось ему еще раз поглядеть на него. Вспомнились ему и Иван Исаич, и Дмитрий Иванович. На Болотникова он только взглянул первый раз, так сразу увидал: на того человека положишься – не обложишься. Так оно и вышло. А Дмитрий Иваныч – хоть сам же Болотников к нему послал – не по душе ему пришелся с первого разу, еще как у ворот Тушина он его увидел. Люди к нему с открытой душой, а он плеткой грозится и с ляхами смеется, ровно первые друзья ему.

Но все как-то не удавалось Михайле повидать Скопина.

Раз как-то-весна уже настала, больше месяца как они на Москву пришли – прибегает Степка и говорит:

– Михалка, ты все охотился Скопина, Михал Василича, повидать. Бежим скорей. Ноне у князя Воротынского крестьбины [Крестины – Прим. ред.]. Пир задает на весь мир. А мы с мальчишками с поваром ихним знакомство свели. Ну и сладко едят! Вот кабы нам у их пристать! Ну, да ништо, со мной куда хошь пройдешь. Проведу – никто тебя не увидит, а ты хоть весь день на Скопина гляди, коли он так тебе люб. Дворецкий сказывал – по правую руку от князя Воротынского на пиру сидеть будет, вот как пан Рожинский с Дмитрием Иванычем.

Михайла нетерпеливо мотнул головой: не любил он, когда Степка поминал про Тушино. Сколько раз он ему выговаривал за то. Но Степка никак не мог забыть, как он там в белом парчовом кафтане стоял за стулом у царя Дмитрия Ивановича и царица Марина Юрьевна из своих рук кормила его сокола.

– Тут-то не то, что у нас в Тушине, – продолжал болтать Степка. – Княгини да боярыни с боярами на пиру не сидят. Княгиня лишь обносит гостей чарою, как нажрутся они. Бежим скорей! Повар ихний вот как меня жалует. Любопытно ему, какой у царя Дмитрия Иваныча стол был. А я все то знаю.

– Дурень ты, Степка, – сердито оборвал его Михайла. – Сказывал я тебе, помалкивай про Тушино. Иной и за вихры тебя за то оттаскает.

– Это меня-то! – вскричал Степка. – Руки коротки. Чай, я царский сокольничий был.

– Позабыл, видно, как тебя ляхи провожали, – проворчал Михайла.

– Так то ляхи, немного смутившись, сказал Степка, – а тут, чай, православные. Ну, бежим, а то опозднимся.

Сильно хотелось Михайле поглядеть на Скопина, но во двор к князю Воротынскому больно неохота была итти.

Степка поглядел на Михайлу и засмеялся.

– Трусишь, видно. Всё холоп ты беглый, Михалка. Схватят да и выдерут на конюшне, а то и в железа посадят.

– Это я-то трушу! – И Михайла так поглядел на Степку, что тот сразу присмирел. Идем, что ли.

Степка промолчал, и они поспешно зашагали к дому Воротынских. Михалка не бывал на Москве и не видал, какие князь его себе тут хоромы выстроил – куда лучше царского дворца в Тушине. В просторном дворе стояли расписные кареты, запряженные четвериками, шестериками и восьмериками лошадей гусем. Гости, видно, уж съехались.