– Обозчиков твоих давно покормила, Михалка, – сказала Домна Терентьевна, когда они поели, – спят на сеновале. И ты туда, чай, пойдешь, покуда Дорофей Миныч на полатях поспит.

– Часу нет, Домна Терентьевна. Ехать надо, а мне еще на Верхний базар надо – Дорофею Минычу расписку писать.

– Так неужто и Дорофей Миныч не поспавши пойдет?

– Что будешь делать, Домна Терентьевна. Дела торговые. Вон я ему деньги отсчитал, а он, гляди, отопрется, как я с него расписку не возьму. – И Дорофей весело захохотал.

Домна с ужасом посмотрела на Михалку.

– Неужто отопрешься, Михалка? Грех-то какой! Ну идите, коли так.

– Дорофей Миныч опасается: может де, убьют меня, так с него искать будут.

– Ох, Дорофеюшка, что это ты, бог с тобой, накликаешь!

Марфуша ничего не сказала, но тоже с тревогой посмотрела на Михайлу.

– От слова не станется, Домна Терентьевна, – весело проговорил Михайла. – Бог даст, жив буду, тем годом снова приеду. – Он посмотрел на Марфушу. – Может, в те поры на волю я у князя выкуплюсь. Ну, пойдем, что ли, Дорофей Миныч.

По дороге в верхний город валила толпа народа. Мужи с мешками за плечами, бабы с узлами, ребятишки. Тут же посреди дороги ехали телеги с сундуками и перинами, с подушками, с корытами и всяким кухонным скарбом. Наверху сидели хозяйки с малыми ребятами, а рядом шагали торговцы.

Некоторые здоровались с Дорофеем и спрашивали, где ж его хозяйка и куда он перебирается.

– А вот иду наперед с братом уговориться, – отвечал Дорофей.

Михайла подталкивал Дорофея и шептал ему:

– Гляди, Дорофей Миныч, что народу-то в верхний город валит. А хлеба-то никто не везет. Примечаешь? Все тебе кланяться придут.

Дорофей радостно кивал ему и заговаривал со знакомыми.

– Тарас Родионыч, – сказал он, поравнявшись с огромным возом, на верхушке которого восседала необъятной толщины купчиха в атласной шубе и ковровой шали. – Ты бы Марфу-то Кузьминишну покрепче привязал. Тряско. Не ровен час сверзится, шубу перемарает.

– И не говори, Дорофей Миныч, все ей жалко покинуть, все с собой велит забирать, а на себя, почитай, три шубы надела, – свалится и не встанет.

– А тебе бы как? Все покинуть да и ладно. Чай, горбом наживали! – сердито закричала с возу купчиха. – Вы с Дорофеем Минычем пара. Вам бы лишь до кружала, а добро хоть пропадом пропадай.

Дорофей поскорей перегнал тяжелый воз и замешался в толпу.

В воротах толпа сгрудилась и не проходила. Под сводами кто-то вопил не своим голосом.

– Чего там? – кричали в толпе.

– Мужика, слышь, стрельцы схватили. Стащил чего. Бьют смертным боем.

Дброфей с Михайлой протискивались через толпу.

– Куда лезешь? По загривку хочешь? Гляди, и тебе попадет! – кричали им.

Но Михайла настойчиво продирался вперед, таща за собой Дорофея.

Под воротами двое стрельцов рвали из рук перепуганного мужика новый сермяжный зипун и кричали:

– Ведомо, скрал! Давай добром, страдник, не то самого в холодную сволокем!

– Ой, горюшко! – вопил мужик. – Ратуйте, православные. Зипун-то жалованный, боярина моего, Шереметева. Пусти! С его вотчины я. В город посылан. В дом его. Хошь Индринку спроси – доверенный его тут.

– Подь к лешему и с Индринкой да и с боярином с твоим, с Шереметевым! Не самое он нам дорог, хоть бы и боярин твой!

– Это кто ж боярина так честит? – спросил Михалка Дорофея.

– А то Баим, стрелецкий сотник. Ишь волю им дал воевода, Олексей Ондреич князь.

Стрельцы вырвали у мужика зипун и, избив его, прогнали пинками и пошли в город. Мужик с ревом бросился за ними. Но шедшие за ним мужики схватили его и не пускали, крича:

– Вот дурень! Ну куда ты? Ведь посадят, а то и вовсе убьют. Радуйся, что пустили.