Получив пульт, странный знакомый Анастасии спустился вниз и освободился от фальшивой петли.

Павел Григорьевич полюбопытствовал:

– А что такое принуждение к верности?

Возникший рядом человек – «психолог», со слов Насти, – сбросивший рухлядь и снявший петлю с шеи, оказался худощавым лысеющим шатеном неопределенных лет. Его подвижное лицо всё время меняло выражение, глаза были разного оттенка. Он мог бы показаться Павлу Григорьевичу совершенным бесом, если бы тот верил в ад.

– Да у меня клиент один, у него жена гуляет. Синдром Мидаса. Я разработал для него простую схему: она приходит домой, а он повесился. Типа из-за ее измен. Шок, переосмысление, отказ от порочной модели поведения – висельник тарахтел, в свою очередь внимательно разглядывая Павла Григорьевича.

Анастасия негромко вмешалась:

– А инфаркт у жены в этой схеме не предусмотрен?

– Она в свои сорок пять спит с тремя. Какой инфаркт? Большое здоровое сердце. Лев, – неожиданно просто и вежливо разноглазый висельник представился Павлу Григорьевичу.

– Павел, – пожимая руку, ответил Павел Григорьевич. Ему вдруг стало легко и почти спокойно.

Анастасия тихо проговорила:

– У Паши проблемы с сыном.

Разноглазый Лев моргнул, пробормотав:

– Извините, я в туалет. – И, зайдя за ширму, продолжил: – Я слушаю!

Анастасия поведала невеселую историю Гришиных подвигов. Павел Григорьевич молча, благодарно разглядывал Настин профиль, пока та вещала в сторону ширмы:

– И вот, сын, двадцать семь лет, совсем отбился от рук. Типичный мажор, со всеми вытекающими… Помочь надо хорошему человеку.

Лев вышел. Деловито спросил про сына:

– Курит?

– Да… Курит тоже, да, – выдохнул павший духом Павел Григорьевич.

Лев сверкнул глазами, вытащил пачку сигарет, протянул Павлу:

– Отучим. Простая схема. Я – это вы, вы – это он. Вот сигареты. (С пафосом.) Сын! Гришенька! Если еще раз увижу тебя с сигаретой, отрублю себе палец. Так и знай.

Павел Григорьевич поддержал игру. Вспомнив нетрезвое лицо Гриши в «обезьяннике», он достал из протянутой пачки сигарету, вставил в зубы и усмехнулся, как мог противнее. Разноглазый Лев взял со стола нож и отрубил себе палец.

Кровь хлынула фонтаном. Павел Григорьевич поперхнулся незажженной сигаретой:

– Вы… ты… ты…?! Настя, звони в скорую!

Анастасия ответила ему улыбкой Джоконды.

Павел схватил со стола какую-то тряпку, пытался зажать ею место отрубленного пальца. Лев, отжимая свой настоящий палец, объяснил фокус, смеясь:

– Детский сад, конечно. Примитивный механизм. Но работает идеально, Павел.

– Тьфу ты, Лев!

Когда мужчины снова пожали друг другу руки и стало понятно, что дело пойдет, Анастасия заметила:

– Там – посерьезнее ситуация.

– Это я понимаю, – важно отозвался Лев, – Вы на какой стадии отчаяния? На последней? Дошли до ручки?

Павел Григорьевич кивнул.

– Дошел. Только бы спасти сына.

– Прекрасно. Значит, вы готовы на всё. И горе тем, кто не с нами! – завершил разноглазый маг Лев своим сиплым, теперь казавшимся очень мелодичным, голосом.

Гриша открыл глаза и увидел, что лежит на деревянном полу на грязной соломе. Голова гудела, во рту был противный горький привкус.

Бревенчатый потолок. Сквозь узкие окошки светило солнце. Пахло навозом и какой-то кислятиной. Кто-то тормошил его за плечо, приговаривая негромко и словно испуганно:

– Гришка, вставай! Это я, Прошка!

Гриша только отмахнулся со стоном. Голова раскалывалась, спина ныла. Скосив глаза, увидел какого-то чумазого парня в дурацкой шапке и деревенской холщовой рубахе. «Официант, халдей очевидно. Эх, загулял я вчера, видно, крепко. Ничего не помню». Гриша махнул рукой, снова закрывая глаза, лениво разрешил: