Разворачиваться Крюков не стал, не для того он проехал шестьдесят километров, чтобы вернуться назад с пустыми руками, когда до цели осталось совсем ничего. До реальной цели. Там, у озера, Харитонов, больше нигде. Да и дорога слишком узкая, деревья и валуны вплотную подступают к ней, не разъехаться и не развернуться.

Тряска вдруг закончилась, под колесами приятно зашуршали мелкие камешки, спуск прекратился, дорога свернула к озеру и вывела к деревянному дому на самом берегу.

Дом деревянный, пятистенок, бревна как на подбор крупные, сруб основательный, стоит ровно – на крупных камнях вместо фундамента. Никаких резных конструкций, наличники на окна приколочены кое-как, крыша не обшита, кровля из шифера, поросшего мхом, но дом смотрелся, в нем хотелось жить. Или хотя бы посидеть час-другой за самоваром и у теплой печи.

А печь топилась, струйка дыма терялась в пышных лапах высокой сосны у самого дома. Бревна березовые в навал у сарайчика лежат, козлы стоят, пила «Дружба», пень-колода с воткнутым в него колуном, с одной стороны чурки, с другой – поленья. Людей не видно, но в доме точно кто-то есть. За домом стояла синяя «четверка», в поле зрения попадала только ее задняя часть, номера не читаются, но, вне всяких сомнений, это машина Харитонова.

Дом забором не огораживался, собаки не видно, будки нигде нет. Севастьян подъехал к самому крыльцу, вышел из машины и торопливо, но без суеты вошел в дом.

Он смог застать хозяина врасплох, Харитонов с опозданием рванул к нему навстречу, Севастьян столкнулся с ним в сенях. Сердце радостно забилось, не зря, оказывается, он перся в такую даль. И тут же тревожно застучало – Харитонов шел к нему с топором в руке. Рослый, мордастый, пышные усы в хлебных крошках. От него пахло свежим потом, забродившей махоркой и горячим борщом из кислой капусты.

– Спокойно, Леня!

Сени длинные, Севастьян мог остановить насильника на безопасном для себя расстоянии. И сделал это, направив на него пистолет. А выстрелить он мог, Харитонов это знал.

– Что за дела, начальник?

Харитонов узнал его, топор выскользнул из руки, с глухим стуком упал на пол.

– Примерку пройти надо, Харитонов!.. – Севастьян бросил ему под ноги наручники. – Примеряй!

– А если нет?

Дверь открылась, и Севастьян увидел Ольгу, живую, здоровую, и вовсе не затравленную, и не запущенную. Цветет и пахнет женщина, в глазах задорный блеск, на щеках здоровый румянец. Узнав Севастьяна, она испугалась, но не за себя, а за Харитонова.

– Ольга Илларионовна, зайдите в дом! – потребовал Севастьян.

Но женщина мотнула головой.

– Леня меня не насиловал. И не похищал. Оставьте его в покое!

– Вы в этом уверены?

– А вы в дом зайдите, сами все увидите.

Севастьян качнул головой. Не станет он заходить в дом. Харитонов – мужик сильный, никак нельзя сближаться с ним на расстояние удара.

– Да ты не бойся, начальник! – усмехнулся Харитонов.

Он поднял с полу наручники, защелкнул браслет на одном запястье, на другом. Он демонстрировал полное смирение перед законом, и Севастьян поверил ему.

В доме чувствовалась женская рука: занавески на окнах чистые, скатерть на столе накрахмаленная, телевизор на тумбочке, под ним узорная салфетка. И в окнах стекла весело блестят, и в буфете с посудой, полы некрашеные, выскоблены добела, дверь в спаленку открыта, подушки пирамидкой, под «свадебной» фатой.

На столе горячий самовар на чугунной подставке, глиняная миска с борщом, крынка со сметаной, хлеб горкой в плетеной корзинке. Тарелка только для хозяина, глянув на Ольгу, Севастьян смог представить, как она сидит, сложив руки под подбородком, а Харитонов ей на радость уплетает за обе щеки.