Когда Земля шуршит, меняясь,

Тропинкой ржавой вьется вдаль,

Я, с тишиною обнимаясь,

Кричу в немую магистраль.

Кричу с надрывом в слове «поздно»,

Но затерялся эха след.

Все стынет в воздухе морозном,

И гаснет выхода просвет.

А звезды гонят в поднебесье:

«Лети сюда, в наш дивный сад,

Ведь ты на зыбком куралесье,

А там кругом зарытый клад».

К нему копаюсь я украдкой,

Сдвигаю осень со стола

В такую тонкую тетрадку,

Что затихает шум двора.

Ложатся буквы желтых листьев,

Мир кружится веретеном,

А в каждой новой пряди жизни

Проходит узелками дом.

Родился ветер, пыль смешавший

В передвижную чехарду,

Вдали, впотьмах меня узнавши,

Затеял тихое: «Приду».

Теребит листья он нарочно,

Качает блики фонарей,

Сдувает сон, влетая ночью,

И шепчет вечное: «Скорей!».

Хорошо, когда уголь завезен заранее, дрова нарублены и заготовлены, а печка жарка и быстра. Труд немалый, но есть что-то основательное в простом жизненном укладе, когда не зависишь от центрального отопления и дворников. Усадьба дышала и жила по вечерам, когда в комнатах становилось жарко, как в самые истомные летние дни. Вода шумно текла по трубам, а на газовых конфорках Роза готовила что-нибудь вкусненькое.

– Алик, интересно, кто у нас родится? – спрашивала она, поглаживая очень даже заметный арбузный живот.

– Кто бы ни родился, наш будет, – отвечал Алик.

– Ой, хлеба-то забыла купить! – восклицала Роза.

– Ладно, сиди, сейчас сбегаю, – говорил Алик…

По вечерам они баловались, рассматривая живот, где таилась новая жизнь. Алик прикладывал ухо, вслушиваясь, но понятное дело – ничего. Потом по животу стали пробегать бугорки: кто-то изнутри упирался то ли ручкой, то ли ножкой и все настойчивее и очевиднее напоминал о себе. А еще спустя короткое время, когда молодые супруги собирались заснуть в своей избушке, Роза внезапно забеспокоилась и испуганно сказала:

– Кажется, у меня началось.

Ближайший телефон находился примерно в полукилометре, в какой-то организации, каковых много по городу, суть и назначение которых не ясны, но люди получали деньги и тем довольствовались. Там постоянно присутствовал сторож, и Алик уже давно договорился с ним, что тот пустит его позвонить. Машина скорой помощи приехала быстро. Алик поехал вместе с Розой и очень хорошо, потому что в больнице выяснилось, что его жену не могут принять – нет обменной карты. Что это за бумага Алик не знал, но помнил, что ее забрала его мать, чтобы помочь с хорошей клиникой.

«Помогли», – мысленно руганулся Алик и кинулся бегом по ночным улицам и дворам к родительскому дому, благо – бегал он неплохо, а подгоняло его беспокойство за жену и неродившегося ребенка. Когда человек кого-либо не любит в глубине души, даже безотчетно, он будет причинять неприятности и проблемы своему недругу вне зависимости от своих поверхностных желаний. Такой вывод Алик сделал давно. Когда он прибежал домой к родителям посреди ночи и забрал нужные бумаги, то не сказал добрых слов…

Чья привязанность крепче: ребенка к родителям, или родителей к ребенку. Алик, когда рассуждал на эту тему, приходил к выводу, что ребенок сильнее привязан к матери и отцу, чем они к собственному произведению. Их голоса – первые звуки, которые ребенок слышит, находясь еще в утробе матери. Их доброта, их любовь – первые прекрасные чувства к себе, которые ребенок встречает на земле. Он волей-неволей, инстинктивно любит родителей, и даже если пытается с ними порвать всяческие отношения, то больше всего и прежде всего он травмирует и обделяет себя. В этом Алик не сомневался, продолжая мысленные диалоги после каждого конфликта с родными. Родители же любят ребенка как труд и будущее, и, чем больше в него вложено и чем ближе память об этом труде, тем ребенок дороже. Но ребенок в любом случае – не первая любовь. Родителям становится тем сложнее удержать в сердце любовь, чем старше становится их ребенок, чем больше рассудительности он обретает и самостоятельности, чем чаще проявляет неподчинение. Возникают обиды, упреки. Чернота копится. Может ли она закрыть свет? Может. Почему нет? И слова: «От вас на старости корки хлеба не дождешься» – рвут сердце.