Тем не менее в канцелярии сидели венгры.

Я задал одному из них вопрос:

– Когда вы тут оказались? Как здесь вообще?

Ответом стал лишь ледяной злобный взгляд. Я судорожно сглотнул. Похоже, я имел неосторожность обратиться к одной из лагерных шишек.

Из канцелярии нас повели в душевые. Во время ожидания некоторые успели переброситься парой слов с местными обитателями, проходившими мимо. Теперь мы точно знали: нам придется сдать все, что было при нас. По рукам ходили сигаретные окурки; все наспех жевали и проглатывали еду, еще остававшуюся в карманах.

Возле душевых мы перешли в распоряжение людей с другими повязками на рукавах. Польских евреев. Последовал горький момент: нам пришлось раздеться догола на пронизывающем ветру. По команде все свалили одежду, обувь и содержимое карманов в общую кучу. Мы еще стояли, дрожа, перед деревянным бараком, где находилась душевая, когда подкатили грузовики. Очередная команда в полосатых робах побросала наши вещи в кузова, и грузовики умчались прочь. Письма, драгоценные фотографии, немногочисленные личные документы, которые нам удалось спасти в Тополе, навсегда уплыли из наших рук. Жест был показательным – Lasciate ogni Speranza – «Оставь надежду всяк сюда входящий!» Возврата отсюда нет. Если бы он был, по крайней мере наши личные вещи запаковали бы и подписали, чтобы когда-нибудь, хотя такое и трудно представить, вернуть владельцам. Метод был варварским в своей простоте: миллионы людей таким способом лишали индивидуальности, имен, их человеческого статуса. Как я смогу, оказавшись когда-нибудь дома, доказать, что меня звали так, а не по-другому? Что я – на самом деле я?

Минуты тянулись словно часы. С неловкими кривыми улыбками мы взирали на чужую наготу, на кожу, от холода покрывшуюся мурашками. Наконец – наконец! – нас стали запускать в предбанник. Густые испарения шли от деревянных стен, изуродованных плесенью. В углу с шумом работал нагреватель.

Потные, грязные человеческие тела испускали отвратительную вонь, которую было противно вдыхать, но мы наслаждались долгожданным теплом. В помещении щелкали ножницы: раздетые по пояс «цирюльники» стригли новичков, доставленных на поезде перед нами. Дальше шел второй этап – новоприбывшим машинками брили лобки и подмышки. Профилактика от вшей. Я в изумлении таращился на этих мясников. Неужели в них не осталось ни капли сочувствия?

С грубой небрежностью они толкали жертв друг к другу – швыряли их, щипали и пинали. Ржавой иззубренной машинкой первый драл им волосы под мышками, второй брил головы, а третий – лобки и мошонки. Голые узники выходили из их рук окровавленными и зачастую с серьезными ранами, после чего несчастных выпихивали в следующую дверь.

Ко мне приблизился какой-то мужчина и спросил на ломаном немецком:

– Вы, парни, откуда?

– Из Венгрии.

– Какие новости с фронта?

Слезы стояли в его запавших глазах. Голос дрожал и звучал умоляюще. Я немедленно отчитался:

– Немцы отступают на всех фронтах. Русские одержали решительную победу под Гомелем. На западе готовятся к наземному вторжению. По последним данным, финны, румыны и болгары выходят из игры. Долго это не продлится. Откуда вы?

– Париж.

– Коммерсант?

– Адвокат.

– Давно здесь?

– Больше года. Эти твари убили всех моих родных.

– Тут можно выжить?

– Если очень повезет. У вас шансов в любом случае больше, чем у меня, – на целый год. Мне не повезло. У меня еще дома легкие были слабые. Я долго не протяну.

Он печально взмахивает рукой и сплевывает на пол.

– По крайней мере, в газовых камерах вы не окажетесь, точно, – добавляет француз. – Те, кого отправляют в душевые в этом блоке, идут на работы. Вас сразу увезут – Аушвиц и без того переполнен, так что новичков тут не оставляют. Но это неважно. В сателлитах то же самое.