Эдуард, вдруг будто опомнившись, запнулся и глянул на следователя. В его отсутствующем взгляде вновь отразился испуг, словно бы его резко разбудили среди ночи и оторвали от прекрасного сна. Тяжесть наручников снова притянула Эдуарда к грешной земле.

– Дело в том, что мой отец работал в горкоме Москвы… – начал издалека задержанный. – У него были возможности содержать лошадей. Первых скакунов он привёз из поездки в Туркменскую ССР. В дальнейшем у нас периодически появлялись новые, каких-то он отдавал. А одного подарил сам Гришин, тогдашний первый секретарь горкома Москвы. У отца с Гришиным были хорошие, дружеские отношения. После смерти отца семь лет назад нам осталась дача за городом, где я со своей семьёй и проживаю… то есть проживал. Отец с детства привил мне любовь к этим совершенным животным. Это самое прекрасное, что придумала природа. В каждом их движении чувствуется что-то неземное, высокое и чистое…

В ресторане играла музыка, и Лилия с Эдуардом ворковали за своим столиком. Эдуард ловил на себе кокетливые взгляды девушки, от чего его бросало то в жар, то в холод. Он тихо млел от нежности к своей избраннице и любовался её непослушными кудрями, разбросанными по загорелым красивым плечам.

– Ты так красиво говоришь о лошадях, – заметила Лилия, – что мне самой захотелось стать лошадью. Хотя если бы ещё вчера мне кто-то сказал, что я похожа на лошадь, то я бы убила его.

Эдуард, смеясь, поднял бокал с лимонадом:

– Тогда выпьем за красоту, которая спасёт мир.

– Красиво сказал, – похвалила его Лилия, кокетливо накручивая на палец локон своих пышных волос.

– Это сказал не я, а Достоевский.

– Это твой друг?

– И не только мой… с Достоевским должны дружить все.

– А почему у тебя бокал с лимонадом?

– Понимаешь, в чём дело… – сделав паузу, смутился Эдуард. – А, ладно… какого чёрта!

И он с чувством, которое испытывает игрок, ставящий всё на «зеро», налил себе рюмку коньяка…Утром Эдуард проснулся в своём номере. Его безжалостно мутило, а в голове гудело, как в паровом котле. Он с трудом разлепил правый глаз. В мутном фокусе глаза расплывался чей-то обнажённый силуэт. Эдуард открыл второй глаз, и рассеянная сюрреалистическая картинка собралась в одно целое, превратившись в Лилию, которая в неглиже расчёсывала волосы перед зеркалом. Рядом с ней на полу, прислонённая к стенке, стояла большая картина с цыганской кибиткой. Мужчина, ничего не понимая, уставился на голую девушку.

– Проснулся, соня? Я ужасно проголодалась. Одевайся, пойдём позавтракаем, – сказала Лилия, увидев проснувшегося любовника.

– Лилия? Что?… Что вы тут делаете? – совершенно искренне недоумевая, спросил Эдуард.

Цыганка обернулась к мужчине:

– Как это, что делаю?! А кто вчера умолял не уходить? Кто вчера ползал на коленях и признавался в любви? Кто вчера обещал жениться?

– Я?!

– Нет, Достоевский! Может, ты ещё и не помнишь, как почти силой затащил меня в свой номер?

Лилия расплакалась и начала собирать свои вещи, разбросанные по всему полу:

– Скотина! Подлец!.. А я-то, дурочка, возомнила себе, что теперь всё будет как в книжках.

– Лилия, подождите… я… вы… Вы всё не так поняли, – промямлил Эдуард, борясь с подступившей тошнотой.

– А как это ещё понимать? Обманул доверчивую девушку, затащил в постель…

– Но я не обманывал вас…

Лилия, кое-как одевшись, выскочила из номера. Её рыдания ещё долго слышались в пустом коридоре гостиницы. Эдуард попытался было догнать девушку, но крайне неудачно запутался в штанинах и шлёпнулся голым телом на казённый паркет.

Вечером того же дня Эдуард искал Лилию по всему побережью. Он прошёлся несколько раз по парку, спрашивал у прохожих, искал около пляжа и даже рядом с цирком. Никто её не видел. Цыганка испарилась, как мираж, словно её и не было никогда.