Больно-то как! Пелена нехотя рассеялась, и взору открылся тот же пейзаж, которым посчастливилось любоваться ранее. Остров, нависшие над берегом кусты, руины деревянного строения. Машина, к счастью, отсутствовала. То ли пелена перед глазами исчезла не до конца, то ли просто смеркалось, но на остров опустилась полутьма, детали пейзажа выглядели размытыми, нечеткими. Видимость оставляла желать лучшего – притаись в кустах один из злоумышленников, обнаружить его Стрельцов бы не сумел. Поэтому сквозь боль и гнев пробивалось опасение, что похитители не уехали, а если и удалились, то ненадолго и в любой момент могут вернуться. Отсюда желательно убраться…

А грудь-то отчего так разламывается? Стрельцов привстал на левое колено и потрогал пальцами левый бок и верхнюю часть живота. Сохранять равновесие было очень трудно, поскольку голова кружилась сорвавшейся с орбиты и тормозов планетой, багровый туман периодически укутывал сознание, а почва под ногами тряслась и подпрыгивала, будто припадочная, но Артему это удалось. Пальцы наткнулись на теплую влажную субстанцию, а затем коснулись краев резаной раны. Опустил глаза и увидел два кровоточащих узких отверстия на теле: одно под правым соском, а второе на три пальца ниже. И без того чудовищная слабость трансформировалась во всеобъемлющую. Ноги подогнулись. Как Стрельцов удержался в вертикальном состоянии, он сам не понял. На одной силе воли.

Порезали, подонки! Все пузо в крови. То-то у него багровый прилив в зрачках, и конечности ватные, словно у мягкой игрушки, не слушаются. И холодно! Настолько, что кажется: внутри скоро сосульки вырастут, а ресницы покроются серебристой краской инея. А ведь не ноябрь на дворе, а середина июня. Может, его морозит оттого, что торс ничем не прикрыт? Только сейчас Артем уразумел, что он по пояс голый, кровь струится по коже, а не впитывается в ткань рубашки. Поскольку рубашки на нем нет.

Кто-то его раздел. Бандиты? Но зачем? Одежду жертв коллекционируют, что ли?.. Фетишисты проклятые! А рубашка бы пригодилась. И для обогрева, и в качестве перевязочного средства. Дырки в груди и животе пугают, но есть надежда, что жизненно важные органы не задеты, в противном случае душа уже бы осваивала незримые просторы обещанного проповедниками иномирья или, как минимум, находилась на полпути к блистающим чертогам. Или к адовым котлам. И дикая боль – существенный аргумент в пользу этого робкого предположения. Артем где-то читал, что мертвые и смертельно раненные боли почти не чувствуют. Никто не поручится, что прочитанное – правда, но обнадеживает изрядно. Опасность же фатальной кровопотери реальна как никогда, пальцы мокрые, словно Стрельцов вытащил руку из-под раструба открытого водопроводного крана, а не отнял от раны.

Если отверстия не зажать, то… о подобном исходе вообще не стоит вспоминать. Еще накаркаешь. А вот соответствующие нехитрые меры принять не помешает. Борясь с приливами багрового тумана, Артем сунул окровавленную пятерню в карман джинсов – вдруг там завалялся нужный предмет, например, носовой платок или, лучше, бинт. Абсурдное желание, но некое пятое или десятое чувство подсказывало Стрельцову, что он терпит боль и роется в карманах не напрасно. Осторожно покопался, старясь не делать резких движений, в одном отделении, затем в другом и, – о чудо! – достал пачку салфеток. Пачку – громко сказано, но три или четыре бумажных прямоугольника перепало. Артем их машинально прихватил в кафе, когда покупал пиво. Словно предвидел, что пригодятся. Не бинты, конечно, но не в его положении выбирать. Из одной салфетки соорудил импровизированную затычку и, шипя сквозь зубы от боли, запихнул ее в верхнюю рану, поскольку она кровоточила сильнее. Оставшиеся бумажные «перевязочные средства» приложил к нижней ране на животе. И прижал салфеточные тампоны-затычки ладонью, слава богу, раны рядом расположены, задействовать вторую руку у Артема бы не получилось – она ему требовалась для опоры.