– Твою мать!

Чалдон успел лишь бросить взгляд по сторонам: слева «девятка» и «газель», справа полный ряд машин – уйти от лобового столкновения почти невозможно – и рванул руль вправо.

Дальнейшие пятнадцать секунд в его памяти отпечатались плохо. Фрагментарно. И фрагменты отпечатались в основном шумовые: скрежет, скрип тормозов, несколько глухих ударов…

Очухался он только, когда Кривой прямо в ухо заорал:

– Миха, мы ее прибили!!

– Кого? – тупо переспросил Чалдон.

– Девку! Ты глянь!

Чалдон посмотрел.

Непосредственно перед их «ландкрузером» стояли, сцепившись в любовных объятиях, «газель» и вишневая «девятка», и понять, где заканчивается капот одного автомобиля и начинается дверь второго, можно было только по цветовой гамме. А чуть впереди покоилась желтая «Волга», «поцеловавшая» бетонный столб и разворотившая в пароксизмах страсти собственное чрево. Водители «газели» и «девятки» уже выскочили из машин и бродили вокруг, оценивая повреждения. А вот таксист и его пассажирка – видно по рассыпанным по спинке кресла длинным волосам – признаков жизни не подавали.

– Твою мать! – повторил затасканное большинством русских людей выражение Чалдон. Он старался понять, как данная ситуация согласуется с инструкциями Величева, и не мог сосредоточиться. Голова работала неважно, мысли были медленными, вялыми, словно снулые рыбки, но скользкими и неподатливыми. Однако до того, что ситуация с инструкциями никак не согласуется, Чалдон допер.

– Все, валим отсюда!

Через четверть часа джип припарковался около замызганного продуктового павильона.

– В рот-компот, облажались, – протянул Кривой.

– Наша тачка на кого оформлена?

– На Петровича, у меня доверка.

– Хоть здесь свезло.

– Факт! С Петровича взятки гладки. Прокукарекает, что тачку стырили, а нас в упор не видел.

– Ты не радуйся! Давай звони! Потом мы кукарекать начнем.

Кривой вытащил мобильник с такой миной, словно держал в руке не последнее слово в сфере сотовой связи, а гремучую змею. Со слабенькой, как новорожденный котенок, надеждой посмотрел на напарника: «мол, друг, может, ты?», но Чалдон лишь покачал головой.

– Ты почему мрачный, Стрельцов? Не пугай меня, мне нельзя. – Жена встретила Артема на пороге чувственным поцелуем и ненавязчивым, мимолетным, но внимательным осмотром. Не прицепился ли к рубашке длинный женский волос, не благоухает ли суженный недозволенным ароматом «Шанели», не притаились ли под подбородком следы помады? Поцелуй в ритуале ежедневного приветствия присутствовал всегда, а вот осмотр появился совсем недавно, во время беременности Насти. Осмотр проводился, конечно, понарошку, однако известно, в каждой шутке…

Против осмотра Стрельцов не возражал, справедливо полагая, что беременной женщине простительны и не такие слабости, как эти маленькие приступы ревности. Наоборот, внимание Насти, даже выраженное в подобной форме, было приятно. Любимая жена, что ни говори, к тому же носящая под сердцем первенца.

– Я не мрачный, я задумчивый. – Артем обнял жену и положил руку на ее еще вполне плоский живот. – А как у нас дела? Парень ножками не болтал, не пихался?

– Темка! Ты бы хоть в Интернете прочел пару статей про беременность. А то дуб дубом, ляпнешь что-нибудь несуразное при маме. Кто на третьем месяце пихается?

– А вдруг?

Настя артистично изобразила бровями возмущенное удивление и кулачком дотронулась до стрельцовского лба:

– Балда!

– Балда-балда, – рассеянно согласился Артем, отпихнул ногой крутящуюся у порога в надежде на нечаянное угощение Настину любимицу Чапу, прошел в гостиную и повалился на диван. Кстати, родной, производства ООО «Мебель-плюс», а не итальянский, как у некоторых… ренегатов.