–… а еще могу воду носить. Я крепкая, – едва не упав с коня, раскинув руки в стороны и показывая, насколько они сильные, продолжала она.

Вдохнула. Выдохнула и как-то печально добавила, видно, сообразив, что это не самое большое ее преимущество.

– Не очень, на самом деле. В караване совсем есть не могла. Такая гадость все. Перца сыплют, что аж нос сводит, – в голосе была печаль.– У них даже лепешки неправильные. Жирные, чтобы в дороге не сохли. Совсем есть не могла.

– Ничего, в улусе простая еда, но свежая, – и опять я почувствовал какое-то тепло к этой смелой, местами безрассудной, девушке.

– Ты меня не выгонишь? Даже если я шкуры скоблить не умею?

– Посмотрим,– давать четкое обещание, пока не переговорил с матерью, было неправильно. Если девушка не понравится старой женщине – лучше ее кому-то другому отдать. Мать может быть очень, очень суровой и даже вредной.

– Если что, пока не научусь, я могу тебе постель греть,– неуверенно предложила лисица, явно утратив веселье, что кружило голову до того. Как бы не расплакалась теперь. Хмель, он такой. Но не поддеть ее было выше моих сил. Несколько месяцев, проведенных в дороге и лишениях, сказались и на моем настроении. Отказать себе в таком маленьком удовольствии казалось глупым.

– А ты умеешь?

– Что? –растерянно спросила девушка, поворачиваясь ко мне, насколько позволяло седло. Солнце за спиной уже касалось горизонта, рассыпая по степи длинные синие тени.  Не успеем дотемна.

– Шкуры греть.

– И там что-то уметь нужно! – шокировано распахнула глаза лисица. В них и впрямь пряталось небо. Потом послышалось недовольно бормотание под нос, слова в котором удавалось разобрать с трудом, но суть была ясна: девушка злилась, что никто толком ничего не объясняет.

Не сдерживаясь, я рассмеялся, поймав через мгновение любопытные взгляды братьев. Да, легким и веселым мой характер назвать было сложно, но эта девушка веселила. Меня привлекало все: от серебристых, сейчас запыленных и спутанных, волос до этой непосредственности, с которой она позволяла себе разговаривать. Пусть в крови все еще играл кумыс, но он был не настолько крепок, чтобы совсем затмить разум.

– И вовсе не смешно. А я все понять не могла, отчего противный купец меня Хасану отдать решил,– ворчала девушка чуть громче.– Никто ни разу не объяснил, что там тоже что-то уметь надо. Смотрительница, старуха, говорила просто: лежи себе и не кричи. Смотри скромно и с улыбкой. Только купец противный, как голову не отворачивать и не кривиться? Фе.

– Обижали тебя там? – Мне показалось, что хмель выветрился достаточно, чтобы мы могли немного проговорить.

– Били пару раз, плетью. А так не особо,– печально ответила девушка, откидываясь в седле и беззастенчиво используя меня как опору. – В монастыре было лучше, там кормили нормальной едой. Хотя зимой было холодно и работать приходилось много.  Я правду сказала, пусть чего и не умею, смогу быстро научиться. Лениться не стану. Только не выгоняй в степь и не продавай никому.

– Отчего? Вдруг кто хороший попадется, замуж возьмет? Все девушки замуж хотят.

– Я лучше у тебя буду еду варить и одежду штопать, и знать, за что работаю, чем к жестокому мужу попаду. Тем более, никто меня не возьмет законной женой.

– Почему так решила?

– Порченая я,– я мог себе представить, как скривилась девушка, произнося эти слова. Только то, что важно в Мероне или горах, или у тех же паххетов, не имеет значения в степи.

**

Голова прояснилась как-то очень неожиданно. Словно кто-то пелену сдернул с глаз. Как совсем недавно колдун завесу перед противниками убирал, так и меня хмель отпустил. Но прислушавшись к себе, я все же удивилась: колдун меня не пугал. Наоборот, те спокойствие и уверенность, что попали в тело из бурдюка с кумысом, остались на месте.