Поздно вечером заходит Мария Павловна, двоюродная сестра 1918 года рождения. Дает мне наказ: «Васька, гляди, если корова картошкой подавится, тебе конец». Не успел я убрать картошку – закончился хлеб. Под руководством мамы насеял муки, принес гущу для опары, деревянную кадку, нагрел воды и начал готовить тесто. Все это заложил в кадку, перемешал, укрыл одеждой и поставил на печь, чтоб тесто подошло. Утром снова добавляешь муку, перемешиваешь и ждешь, когда тесто подойдет. Как тесто готово, берешь ком и катаешь в муке по столу, придаешь круглую форму караваю. Делаешь шесть караваев. Когда все готовы, начинаешь заниматься печью. Топишь, чтобы было жарко. Угли раздвигаешь кочергой по сторонам. Берешь помело, макаешь его в воду и подметаешь под, чтобы не было золы. Каравай кладешь на деревянную лопату, суешь в печь. Когда все караваи уже в печи, на угли, которые по бокам, кладешь солому. Она сильно горит, зажаривает хлеб, чтобы не растекался. После этого плотно заслонкой закрываешь печь, и хлеб находится в печи часа 2—3, точно не помню, так как часов в то время не было. Больше половины дня я потратил на хлеб. После обеда я занялся торфом. Сухой торф сложил в сарае, а тот, который был внизу, я сложил в бабки для просушки.

На следующий день я планировал заняться картошкой, нужно с ней заканчивать. По какой-то необходимости пошел в дом и увидел ужасную картину: у нас рухнули сени, ушла торцевая стена. Сени были на столбах, столбы подгнили, и стена упала. Пришлось вместо картошки разбирать завал, чтобы сделать проход. Когда я рассказал об этом маме, мама заголосила, что ж мы теперь будем делать. Я тоже стоял и плакал. На следующий день я картошку докопал, перенес во двор, накрыл ботвой и пошел в дом. Открываю дверь в хату, и дверь падает на меня – обломился верхний крюк. Я напугался, закричал. Мама говорит: «Что случилось?». Я ответил, что упала дверь в хату, сломился верхний крюк. Вышел из хаты во двор, стою, плачу. Все развалилось, что делать, не знаю. Немного успокоился, зашел в хату, спрашиваю маму: «Что делать будем?». Мама говорит: «Найди два гвоздя, забей в притолоку и повесть ложник тканый из шерсти». Я забил гвозди, повесил ложник, может, не так, холодно будет. На дворе уже был сентябрь, и ночью было прохладно. (Ложником у нас называли тканое из овечьей шерсти одеяло).

Вечером я пошел к Ивану Ивановичу, маминому двоюродному брату, объяснил ему все дело. Он пришел с инструментом, вытащил обломок крюка и говорит, чтоб я завтра шел в кузню, попросил Ивана Антоновича выковать такой крюк. Утром я встал, сделал дела по дому и пошел к кузнецу. Пришел я в кузню, держу в руках сломанный крюк, а слова сказать не могу. Он глянул на меня – у меня текут слезы по щекам. Он подошел ко мне, взял крюк, начал ковать. Отковал крюк, охладил его в воде, сам потрогал руками, проверил, что не горячий, промерил и отдал мне, сказав: «На крюк, он готов. Зря ты расстраивался, иди и навешивай дверь». Вечером я собирался идти к Ивану Ивановичу, смотрю, он сам пришел с инструментом. «Ну что, крюк отковал?» я отвечаю: «Отковал». Подаю ему крюк, он просунул его в петлю – заходит нормально и начал забивать его в притолоку. Забил крюк, попробовал его покачать, смерил расстояние низ-верх и говорит: «Давай дверь навешивать». Повесили дверь, он проверил крючок, который внутри хаты закрывает, все подошло, ничего менять не надо. Он говорит: «Закрывай дверь на крючок и спи спокойно, никто вас не тронет». Я был рад, хоть одна забота с моих плеч свалилась. Да и из хаты тепло не будет уходить.