В военное время обстановка меняется быстро. Не прошло и двух дней, как приехала мама, как на улице раздались крики и шум. Мы выскакиваем на улицу, а люди кричат: «Немцы едут, немцы едут!». Первыми в деревню приехали немцы на трехколесных мотоциклах, за ними – бортовые автомашины, полные солдат, а потом гужевые повозки, в которые были впряжены тяжеловозы-битюги. Некоторые ехали на автомашинах, веселые, самодовольные, рукава у них засучены, играли на губных гармошках и что-то на своем языке горланили. Видно, достойного сопротивления не встретили, дошли до Воронежа спокойно. Проезжая по улице, немцы выбирали места для остановки. Чтоб был приличный дом, двор хороший, ворота, въезд-выезд, ну и для лошадей сараи. У нас был добротный двор, сараи и ворота. Ворота с улицы широкие, с навесом, а в огород между сараями ворота под общей крышей, там жили дикие голуби. У нас во дворе стояла автомашина с фургоном, и там постоянно находился человек. Он ходил с папкой, наверное, носил начальству шифровки. Поскольку я в армии был радиотелеграфистом, обеспечивал связью генерал-майора Гриценко, тоя полагаю, что это была радиостанция.

Первая партия немцев, которые приехали к нам, вели себя достойно. Правда, ходили по домам. Заходит в дом, кричит: «Матка, рурка, яйки». Хозяйки сами давали яйца, молоко. У мамы два немца брали молоко. Один немец за молоко давал нам по кусочку хлеба, намазанного медом. А другой немец был военный врач, он тоже брал молоко. Молоко он называл «моляко» и говорил: «Мутер, моляко гут?». У мамы болела сестра, моя крестная, у нее болели почки. И военврач на своей «эмке» ездил к больной сестре, осмотрел, дал таблетки. И пока были таблетки, крестная жила. А когда закончились таблетки, ее ноги наполнились водянкой, и она ушла из жизни. С лета 1942 года она прожила по декабрь 1943 года включительно, т.е. полгода года. Первая партия немцев была недолго, около месяца. Вторая партия приехала в нашу деревню осенью, уже был убран урожай с огорода, и картошка хранилась в погребе. Враги вели себя дерзко, злые были, видно, понюхали русский порох. Появлялись пьяные, выйдет такой, вынимает пистолет и начинает стрелять.

На этот раз нам не повезло, нас выгнали из дома. Зашли несколько немцев, осмотрели дом, двор, зашли в хату и маме говорят «век», т.е. вон из дома. Мама собрала вещи, и мы ушли жить к дяде, отцову брату – мама, сестра и я, а бабушка ушла жить к соседке бабушке Кате, у них было место на печке. А у дяди семья была большая, места не хватало даже на полу. Лавки и печь – все было занято. Дядя был инвалид войны, сказал, как зайдут немцы в дом, вы охайте, что мы и делали. На двери немцы из-за этого прикрепили табличку, и в дом никто не входил.

Настал вечер, пастух пригнал коров домой. Наша корова зашла во двор в свой хлев. Мама взяла ведро, и мы с ней пошли доить корову. В это время вышел немец с автоматом, наставил на нас, кричит «сапромент». Я не знаю, что это за слово. У мамы выпало ведро из рук, мы стоим рядом, держась за юбку. Вышли другие немцы, офицеры, и говорят: «Матка, нихт», значит, сюда нельзя заходить. Мы забрали корову и отвели соседке бабе Кате. И потом, когда корова шла из стада, мы ее встречали и вели в соседний двор.

Вторая группа немцев прибыла в село Хохол осенью. Урожай уже был убран и хранился в складах и погребах. На подпольной работе остались Василий Исаев и Григорий Турищев. Когда им стало известно о приближении немцев, они подожгли склады с зерном, чтобы продовольствие не досталось врагу. Но, как говорится, народ не остановишь, люди гасили огонь и забирали зерно себе.