– Вот что. Ты сейчас восстановишь рисунок, но формулу произнесешь, только когда я разрешу. Если мне вдруг покажется, что ты пытаешься сделать что-нибудь не то, – убью на месте. Это ясно?

Ведьма кивнула и принялась за дело.

Мишель посмотрел на худую дрожащую девицу, перепачканную с ног до головы, и ему на мгновение стало жалко ее.

«И кто только учит таких? Сказано ведь: исторгну чародеяния из руки твоей, и гадающих по облакам не будет у тебя! Господь, конечно, милостив, но искушать-то Его зачем?»

Монах наблюдал за тем, как девушка чертит фигуры ножом, и читал про себя молитву Господню. Дождь расходился все сильнее.

– У меня готово, – выпрямилась наконец ведьма.

– Тогда снимай пояс, – приказал инквизитор.

– Чего?

– Именно то, что ты слышала. Снимай с себя пояс.

– Ты меня ограбить что ли решил, святоша? Да пропади ты пропадом, крыса чумная! Мародер! Евнух похотливый!

Поток брани не иссякал, но девушка все же расстегнула пояс и бросила под ноги Мишелю.

– Ложись на крест.

Таких отборных богохульств брат Красного ордена не слышал никогда. Любой портовый пьяница покраснел бы от стыда и немедленно побежал бы на исповедь. Единственной осмысленной репликой в потоке словесных нечистот было: «…а потом сжечь?»

– Тебе пора подумать о том, что сказать на Страшном Суде, – невозмутимо произнес Мишель, перекрестился, отложил посох и расстегнул собственный ремень.

* * *

«И раз, и два, и раз, и два…»

Вперед, назад, вперед, назад.

Камилла пыталась хоть как-то расшатать крест, к которому ее привязал монах, но получалось плохо – веса не хватало. Деревяшка, слишком глубоко воткнутая в землю, качалась, но не выходила из земли. Сломать ее тоже не получалось – слишком толстая и прочная.

Дождь усилился, волосы висели мокрыми патлами и липли к лицу, закрывая глаза и залепляя рот. Одежда тоже промокла, и холод пробирал до самых костей. От злости девушка дернула ремни, которые плотно прижимали ее руки к перекладинам, пытаясь хоть немного согреться, и тут же зашлась воплем от дикой боли в вывихнутой руке.

Когда инквизитор отвлекся на свой ремень, Камилла попыталась использовать шанс и ударила его ножом, спрятанным в складках одежды. Так этот урод носил кольчугу! Лезвие просто скользнуло по металлическим кольцам, а в следующую секунду он схватил девушку за кисть и начал выкручивать. Она попыталась сопротивляться, даже пнула его ногой, но с тем же результатом она могла ударить и склон оврага. Монах просто довернул руку и вывихнул ей запястье. Нож забрал и выбросил куда-то в сторону, потом плотно примотал ее веревкой к кресту, как гусеницу в коконе, хитро перекинул петлю через горло и только затем заставил произнести формулу. Натравливать Бессмертного на инквизитора было самоубийством; этот монах вышибет из нее дух одним ударом, просто мимоходом. Деваться было некуда: Камилла подняла нежить, надеясь выиграть время, но освободиться по-прежнему не удавалось. Неупокоенный слуга мог бы ее развязать, но фигура была не та. А еще один воин, получив приказ разрубить веревку, попросту убьет ее.

«Как он хитро все рассчитал! И про ритуалы знает, и про талисманы, к которым привязывают призраков».

Силы были уже на исходе, от холода зуб на зуб не попадал, но девушка не прекращала попытки. Кто бы там ни победил – инквизитор или Беккино, Камиллу ждала смерть, и в любом случае мучительная: нежизнь костра не слаще.

«Не сдамся, ублюдки! И раз, и два, и раз, и два…»

Крест потихоньку поддавался, но тут Камилла с ужасом осознала, что ей с каждым разом все сложнее дышать. Сначала она списывала это на тугую веревку, но теперь поняла: