– Кроме бегунов, странствующих библиотек, выморочных барахолок, бродячих Тинн – да, у нас и такое до сих пор живо, – и прочего народа, оказывающего полезные услуги. – Я уверенно положила в рот сигаретку, но зажигалку приберегла до спасительной кабины Оутнера, где даже Аиттли не сделал бы мне замечание.

– То есть вы действительно, чистосердечно считаете, что кроме вас эти гипотетические дети никому не нужны?

– Дети всем нужны, – сказала я. – Дети – это наше будущее…

– Да-да-да. Я помню. Будущие врачи и инженеры…

– Нет, это будущие идиоты. – Я снова свернула карту. – Потому что только идиоты верят в слова политиков и корпораций. Никому иному, как идиотам, предстоит всю жизнь гнуть кости в шахтах, пополнять собой строй ружейного мяса для бегунов, тратить заработанные тяжелым трудом деньги на блестящие вещицы, оставаясь существовать в нищете, даже не зная о лучшей жизни, а значит – о ней не прося. Сейчас у нас время такое, что идиоты – наше все.

– И вы их будете спасать для того, чтобы они получили образование и стали одними из тех неуправляемых, вечно пьяных смутьянов со сломанной жизнью, сроком на каторге и пачкой стихов собственного сочинения во внутреннем кармане?

– Ой, таких высот в течение жизни одного поколения не достичь, – делано смутилась я. – Суть в том, что если вы хотите искать прямо сейчас Шустрика и завещание, то вам нужно нанимать других охотников за книгами. Мы идем на выручку детям.

– И только потом на выручку другу, – предпринял последнюю попытку надавить на нас клиент, и я, чего он никак не ожидал, согласилась с его доводом.

– И только потом на выручку другу. Какое счастье, что он и сам может о себе позаботиться! Уже наверняка стравил летучий раз и дожидается нас где-то в пустошах.

Господин одарил меня нарочито вежливой улыбкой, отдав знак прощания, и открыл дверь, чтобы выйти и нанять кого-то еще. Однако, к некоторому его сожалению, Толстая Дрю уже настолько преуспела в том, чтобы направиться, что и под дверью, и на любом расстоянии от двери, куда ни поверни голову, располагались одни только пустоши. Дом позволил клиенту насладиться видом полной неизвестности и принудительно захлопнул дверь.

– Ну что сказать, – заметила я, перекинув незажженную сигаретку из уголка рта в другой уголок, – мне кажется, что под угрозой интоксикации ликры вам стоит пока остаться у нас на борту. Ну а потом, как только мы спасем бедных крошек, вы сможете нанять на поиски вашего завещания первую попавшуюся команду охотников за книгами. Например, тех, кто знает, какой именно у Шустрика сигнал бедствия.

– Он одинаковый у всякой твари, на то он и сигнал бедствия. Добрая госпожа, не нужно делать из меня идиота, – отметил клиент, вежливо закипая. Я улыбнулась.

– Но у Шустрика есть особый. На случай, если он найдет что-то ценное или ценно-агрессивное найдет его. Только для своих – если вы понимаете, о чем я.

Клиент ничего не ответил, только подчеркнуто галантно закрыл занавесь на двери, нужную, чтобы пыль не просачивалась в коридор. Я же, отдав ему знак принятия, с довольным видом поднялась в кабину управления, села рядом с Оутом и наконец затянулась. К нам поднялась и Дайри.

Я внимательно огляделась и присмотрела лучшее место для того, чтобы спрятать Толстую Дрю, пока нас с Дай не будет. И велела поставить ее в совершенно другом. Потому что если на Дрю соберутся напасть, то начнут с самого лучшего места для того, чтобы спрятать дом.

Пока мы не знали, кто именно и каких именно детей собирается воровать, но в любом случае рядом могли ошиваться оба ненавистных мне лагеря бродячих домов: кочующие бандиты-бегуны и странствующие цирки, в чьих полосатых палатках творится бесконечный водевиль. Стоит ли говорить, что детей имели обыкновение воровать оба, так как в здравом уме и по своей воле к ним бы никто не присоединился?