Люди, со своей стороны, научили скамулов секрету запасать продукты впрок, а также огородничеству и выращиванию злаков на хлеб. Правда, хлеб потребляли только колонисты; с ним было не густо, но почти каждый день приходилось по лепёшке на едока.

С сегодняшнего дня стол стал в два раза больше, и скамулы больше обычного ошибались. Да и как не ошибиться, если пришлось вытаскивать на свет глиняные плошки и деревянные ложки уже, казалось бы, отслужившие свой век: щербатые, изгрызенные, неудобные.

Дон Севильяк, предусмотрительно не отпуская от себя Лейбу и её двух подруг, одобрительно посматривал на покрикивания Матери и суету скамулов, предвкушая, как он сегодня поест на славу. Впрочем, его беспокоило, что какой-то зверёк (иначе он его не оценивал), пристроенный на вертеле у костра, казался ему слишком маленьким для такого многолюдства, толпившегося невдалеке от накрываемого стола: ряда очищенных от коры тонкоствольных деревьев и толстых – для сидения.

Казалось, наступила долгожданная идиллия соединения двух групп людей. Старожилы колонии, не оставив, конечно, мыслей быстрее разобраться с женщинами, вели себя вполне прилично. Стараясь понравиться будущим подругам, вели разговор с потугой на учтивость. Растрёпанные волосы приглажены, руки вымыты в неширокой речушке, протекавшей рядом с поселением. Животы, и так тощие, подтянуты.

Скупо, но уже улыбаются женщины и чувствуют себя свободнее. Утробно похохатывает дон Севильяк, лишь через слово понимающий, о чём ему толкуют любопытствующие колонисты, с уважением притрагиваясь к его колоритным телесам.

Можно было подумать, глядя на них, что вот сельчане сошлись на общий праздник. Своеобразно, правда, одетые. Однако у всех заметно приподнятое настроение, словно перед свершением некоего таинства, что сплотит, поддержит всех и каждого в этом чужом мире…

Мать стукнула грубой поварёшкой по пустому горшку, призывая на трапезу. Глухой звук совпал с возмущённым вскриком Шилемы.

Её некоторая отчуждённость ото всего и невзрачность повергла какого-то незадачливого колониста сделать ставку на неё, пока остальные жадно пожирали взглядами более привлекательных женщин. Недавно полученный урок первому, кто покусился на неё, не был принят во внимание. И торопыга решил действовать наверняка…

И хотя этот эпизод сам по себе был вполне заурядным, но Шилема превратила его в некую харизму с далеко идущими последствиями.

– Он вдруг напал на меня, – говорила Шилема; её взгляд стекленел, оттого пламя костра чётко отражалось в них. – Начал хватать меня… – Она даже по прошествии стольких месяцев не могла говорить без одышки. – Тогда я ему…

– Ты, как всегда, поторопилась, – предположил Джордан. – Ты бы его простила…

– Я? Его? Этого?.. Это ваши всем простили!

– Наши? – машинально спросил Иван.

Рассказ Шилемы стал его утомлять. Не потому, что его не интересовало, что произошло с его командой, а от постоянных экивок временницы на личности, каждая из которых в её описаниях проступала безобразной маской. И на свой вопрос получил аналогичный ответ.

– Конечно, ваши! Твоя вот Хелена первая бросилась на всех. Теперь вот мучается с младенцем…

– Почему моя? С каким младенцем? – опешил Иван.

– С мальчиком… Да они все такие. Кто уже родил, кто только ждёт ребёнка.

Это известие потрясло ходоков, пожалуй, сильнее, чем факт непредвиденной отлучки почти на полтора года. Даже иронично улыбающийся рассказу временницы Джордан, онемел от неожиданности. В конце концов, слушать о перипетиях налаживающихся отношений – одно, а знать результат – другое. И вот это, другое, они как-то не предвидели.