Владимир выхватил пистолет, но рядом сидящий ходок, меланхоличный с виду Тойво, навалился на него всем телом и отобрал оружие.

– Дай ему еще и по морде, – посоветовал Арно и подмигнул Тойво.

Тойво неприязненно посмотрел на Арно из-под густых рыжеватых бровей и демонстративно отвернулся.

– Всё, друзья! Инцидент исчерпан, – зычно провозгласил Радич и подал сигнал визирю. – Начинай, дорогой. Как договорились.

– Ты г-говоришь, пьянство, мол… Ага! Ты не г-говоришь… Так вот, я г-говорю… Пьянство – эт-то маразм, это леность мысли, которая имеет… т-так-кие к-куцые к-крылья… крылыш-ик-и… что её полёт… это мысли полёт, я имею… ик-к!

Дон Севильяк икнул и повёл громадным кулаком перед своим носом туда-сюда. От его движения язычок пламени свечи вздрогнул, по подземелью заметались тени.

– Её полёт… Она полететь-то полетит… она может, но только до пос-судины с вином… Долетит, глотнёт и… ик-к!.. бульк!.. с г-головой и… не летит уже ник-куда. И он… этот паршивец знае-ет… соображает, что к чему. Воды нет… Только вино даёт… Ах!

Дон Севильяк, упираясь ладонями в стену со спины, долго поднимал своё непослушное тело. Встал, качнулся, чихнул.

– Но ничего у него не выйдет!.. Сегодня же начнём подкоп… А что?.. Землю?.. Да, куда землю девать?.. Будем есть? Как черви… И всё превратим в гумус… Чем долбить, чем долбить… Тобой, дурья твоя голова… Вином размочим, зубами разгрызём… Послал мне бог олухов… Ну, уж выберусь я отсюда! Передавлю руками… Как выйду!.. Не-ет! Они не дождаться, чтобы я… Я… А ну! Встань на четвереньки… Зад приподними!.. Вот. Я попробую до потолка дотянуться, проверю… Сколько, сколько… Сто сорок килограммов, ну и что?.. Не раздавлю… И так тоже дух испустишь… Держись, я упрусь… Держи-и-и!.. А, дьявольщина!.. Жив?.. Ну, ну… Давай я тебя подниму… Полежи вот так, придёшь в себя… Всё!.. Не всё, приятели, не всё, – дон Севильяк перешёл на шёпот. – Они не сидят, сложа руки… ищут меня… а тут это вино… вино… вино… Проклятый Радич!..

И вот, наконец, Сол – дремучий, с низким лбом, один из прародителей древних шумеров или хеттов, а может быть, и прапра… тех и других вместе взятых.

Сидел он на взгорке, ел мелкие яблоки, наотмашь отбрасывал огрызки за спину и каждый раз при этом взрыкивал подобно водопроводному крану на кухне.

– Подойди к нему, но будь осторожен. У него ум связан с руками. Вздумает ударить, и ударит… А я не пойду. – Сопровождающий Ивана Толкачёва ходок, предоставленный школой ходоков, неулыбчивый человек неопределенного возраста, прикрытый массивным на вид тюрбаном от жары, покачал головой, – Посижу здесь. Если вздремну, разбуди…

Ходоки школы, куда привёл Ивана Раптарикунта, в основу своего культа ходьбы во времени ставили только прошлое. Ибо лишь в прошлом, по их мнению, находились истоки бытия, а в настоящем, тем более в будущем, не было ничего примечательного, чтобы думать о нём: там жили эпигоны, для которых освоение дороги времени не могло представляться ни чем-то необыкновенным, ни просто трудным делом.

Все иерархи ходоков проживали в былые времена, за пределами доступности, устанавливаемой не способностями отдельных людей погружаться в прошлое, а строго в определённых пределах. Они имели право ходить в глубь минувшего не свыше чем на два-три тысячелетия. Появление кого-либо из будущего, не ведающего законов и с амбициями, считалось терпимым злом, но не более того. Поэтому Ивана, проводя к Солу, передавали из рук в руки, от одного ходока другому по цепочке. Кто он такой, никого не интересовало. Впрочем, может быть, кому-то и было интересно узнать что-то о нём, но он этого не заметил. Все они, как правило, отличались молчаливостью и крайней сдержанностью.