– Ты всё правильно понял.

– Интересно… Значит, хочешь попасть в помещение, то… не знаю, как сказать… э-э… поднырни во времени под его стены или ограды?

– Так, Ваня.

Учителю он, конечно, поверил, но столько до того уже наслушался о себе лестного, что решил проверить его слова на деле – попробовал войти к себе домой в близком к настоящему времени прошлом.

Не тут-то было! Ничто не предвещало как будто закрытия, как говорят ходоки, точки выхода-входа, называемой точкой зоха. А тут оно возникло непреодолимым идеально обработанным столбом, толстым пальцем уходящим в ровно освещённое небо. Верхушка столба, если она и была, терялась на светлом фоне. Иван с бессильным недоумение походил вокруг него – закрытие оказалось мёртвым. Столб, а в нём как раз вход в его комнату. Бетонные стены жилища превратились в неодолимый монолит. Осознав тщетность своей попытки, он сместился во времени в прошлое, а потом уже проявился в комнате.

Можно было бы сместиться в пространстве и проявиться у подъезда дома, в котором он жил, но не рискнул. Кто-нибудь обязательно увидит, разговоров не оберёшься, да и Сарый советовал этого не делать.

Встретив его, учитель хитро улыбнулся.

– Ну и что? – независимо прокомментировал его усмешку Иван. – Доверяй, но проверяй.

– А я, Ваня, сам такой. Мы с тобой друг друга стоим.

Нет уж, – хотел отмести подобные подозрения ученик, однако промолчал. Может быть, учитель прав. Ведь не даром говорят: с кем поведёшься, от того и наберёшься. Сам свои чудачества всё чаще отмечал, так чего отнекиваться от слов Сарыя?

Ходоки во времени

Однажды вечером наконец-то объявился Симон.

Прошло уже месяца полтора или того больше обучения, но это было его первое появление, хотя, как помнилось Ивану, он обещал приходить чаще и справляться о его удачах или неудачах. Правда, Иван подзабыл те посулы за сутолокой дней и ночей, преподнесённой Сарыем. Хорошо ещё, что время от времени их посещал дон Севильяк. Он что-то громко рассказывал, бесподобно хохотал, хлопал ободряюще по плечу ученика и уходил, оставляя того с опостылевшим учителем.

Симону Иван обрадовался будто родному. Начал бессвязно рассказывать об обучении и исподволь жаловаться на учителя, который стоял рядом и помалкивал.

– Не ябедничай! Всё делалось так, как нужно, – едва послушав его, отрезал Симон и добавил тоном, не терпящим пререканий: – У нас с тобой сегодня будет разговор совсем о другом.

Сарый на первую реплику Симона расцвел в улыбке: как же – похвалили. Его глаза излучали торжество. Вздёрнув лицо, он выразительно посмотрел на ученика, получившего по заслугам за непочтительное отношение к нему, к Учителю, но тут же увял под холодным взглядом Симона.

Выглядел Симон неважно. На его интеллигентном лице отразилась усталость много поработавшего человека, и ещё не пришедшего в себя; он ссутулился, опустил плечи. Тем не менее, одет был, как всегда, безукоризненно и с иголочки: старомодная тройка придавала его аккуратной фигуре лёгкость и определённый шик. Так, наверное, одевались в двадцатых или тридцатых годах двадцатого века щёголи Варшавы или Парижа. Из кармашка жилетки свисала тяжёлая цепочка от часов, Иван узнал чуть позже – массивного золотого брегета.

Сарый затаился мышью, сделался виноватым и предупредительным. Они с Симоном перекинулись между собой несколькими словами на неизвестном Ивану языке. После чего учитель заулыбался, опять посмотрел на ученика с вызовом и исчез из поля видимости – стал на дорогу времени, даже не простившись.

Иван дёрнулся и с трудом подавил в себе желание последовать за ним в прошлое: таким заразительным был уход Сарыя из реального мира в поле ходьбы.