– Минуту терпения, господин граф, – живо возразил математик. – Сдается мне, что вы не так поняли мои слова. Когда я сказал, что месье Фирмен знал Кэмпбелла, я имел в виду нечто совсем иное. Вы забыли о профессии месье Фирмена, – многозначительно прибавил он.

Старый Пино-Лартиг подскочил на месте как ужаленный.

– А ведь верно! Фирмен – судья! И, может быть, он уже встречал негодяя прежде – на скамье подсудимых!

– Вот именно! – воскликнул Ланглуа. – Месье Фирмен уже встречал Кэмпбелла – и узнал его, вновь увидев в замке. В конце концов, что заставляет нас думать, что Кэмпбелл – англичанин? А что, если он один из наших преступников, которому удалось бежать в Англию? Там он выучил язык, потом некто надоумил его заняться делом Северена, и Кэмпбелл приехал сюда под видом учителя английского. На всякий случай он носил очки, чтобы его не узнали, и, не исключено, даже перекрасил с той же целью волосы. Вот только судью Фирмена ему обмануть не удалось! Оказавшись перед угрозой разоблачения, Кэмпбелл убил беднягу, и теперь бездыханное тело месье Фирмена лежит где-нибудь в снегу.

Графиня Коломбье содрогнулась.

– Какие ужасы вы говорите, месье! – плачущим голосом произнесла она. – Нет, я уверена, что бедный месье Фирмен просто вышел до завтрака погулять, и… И с ним произошел сердечный приступ. А то, что вы тут только что рассказали… нет, невозможно, просто невозможно!

Очевидно, графиня принадлежала к числу тех людей, которые, повторив сто раз «невозможно», окончательно убеждаются в том, что событие, о коем идет речь, действительно перестает являться возможным. Однако большинство присутствующих, к счастью, придерживалось другой точки зрения.

– Должен сказать, – задумчиво заметил Луи Констан, – что ваша теория, месье Ланглуа, представляется мне весьма интересной.

Математик напыжился, как индюк, которому только что сказали, что он угодит в суп к самому королю.

– О, месье Констан, мышление – моя профессия! Ведь математика, царица всех наук, так развивает мозг, что не пользоваться им в повседневной жизни становится просто невозможно!

Констан нахмурился, усмотрев в словах математика какой-то обидный для себя намек. Пино-Лартиг хихикнул и потер свои узловатые старческие ручки.

– Браво, месье Ланглуа! Вот у кого вам стоит поучиться, Констан! Не то я ведь могу и уволить вас, а на ваше место взять человека, который умеет думать.

– Пока все это лишь догадки и гипотезы, месье, – возразил задетый за живое полицейский.

– Да, но из множества гипотез одна всегда является истинной, не забывайте, Констан!

Взгляд, которым полицейский смерил Ланглуа, сулил тому по меньшей мере гильотину с последующим четвертованием. Однако математик ничего не заметил. За обедом он изложил свою теорию Матильде, которая от всего случившегося была сама не своя, и красивой мадемуазель Фонтенуа, которую, по моему мнению, все преступления на свете волновали куда меньше десерта, который она поглощала в ту минуту. После утра, проведенного на морозе, мадемуазель слегка покашливала, но аппетит у нее был отменный. И при том она не забывала улыбаться племяннику всякий раз, как замечала его обожающий взгляд, устремленный на нее.

После обеда слуги опять отправились прочесывать сад под руководством Констана, а я направился к себе. По пути я невольно стал свидетелем одного неприятного происшествия: старая служанка Клер бежала по лестнице, держа в руках какую-то зеленую тетрадь, и маленькие глазки ее горели неописуемой злобой.

– Господин граф, – кричала мегера, – вы только полюбуйтесь, что пишет ваш сын! Я нашла эту пакость у него под подушкой. Нет, вы только взгляните!