Алексей, Борис и остальные притаились возле стены барака, который отбрасывал длинную и жирную тень, образовывая мёртвую зону для света. Луч прожектора скользнул мимо кучки заключённых и пошёл в сторону.

– Пора, – шепнул Алексей и по-пластунски пополз к столбам с колючей проволокой.

Повернув голову, он увидел, как вдалеке охрана скрылась за углом последнего барака. Размахнувшись, кинул на колючку заранее тщательно измазанную золой, свёрнутую в комок робу. Она описала плавную дугу и, развернувшись, повисла на натянутой проволоке. Что-то звякнуло и щёлкнуло, и над лагерем завыла сирена, а Алексей резво пополз обратно. Луч прожектора стал истерично шарить вдоль лагерной ограды. К полосатой тряпке уже бежали со всех ног солдаты, стреляя на ходу из автоматов.

Подкопин с остальными беглецами помчался в темноте подальше от шумихи, но чуть приотстал и стал подгонять задыхавшегося Бориса. Тот бежал изо всех сил.

– Давай, Борька, давай! Не то сам пропадёшь и нас погубишь.

Сердце Бориса уже клокотало в самом горле, холодный воздух обжигал лёгкие. Красные круги поплыли перед глазами. Ноги стали ватными. Егоров понял, что теряет сознание.

Заключённых из барака Бориса и Алексея построили в длинную шеренгу. Робу, измазанную золой, дали понюхать огромной немецкой овчарке.

– След, Альба, след! – приказал проводник.

Собака добросовестно обнюхала тряпку, чихнула, взвизгнула и с выражением собачьей тоски в глазах беспомощно уселась у ног своего хозяина.

– Она след не возьмёт, всё зола перебивает, – оправдал Альбу проводник.

– С вами всё ясно, Кауфман, – сказал офицер. – Кто зачинщик побега? – обратился он к шеренге. Заключённые молчали. – Ладно, – сказал начальник лагеря. – Это не моё желание или дурные наклонности, а ваше поведение меня к тому вынуждает.

Махнув рукой одному из своих подчинённых и заложив руки за спину, он двинулся вдоль строя. За ним последовал унтер-офицер с автоматом на шее. Остановившись возле первого заключённого, он долго и пристально на него смотрел. Но не увидел того, чего ожидал. И еле заметным движением подбородка указал на второго, стоявшего следом.

– Этот, – вяло и буднично произнёс он и продолжил мерно шагать дальше.

Короткая очередь. Заключённый дёрнулся, роба вздулась от крови и пуль, а человек рухнул на землю. Офицер, не оборачиваясь, продолжил движение. Остановившись возле третьего, он повернулся через плечо к автоматчику и доверительно сказал ему:

– С детства не люблю чётные числа, – и, указав на четвёртого в строю, бросил: – Этот!

Автоматчик нажал на курок. Ещё один выпал из строя.

Перед офицером плыли лица заключённых. Одно. Второе. Перед каждым новым он делал небольшую паузу, пленный молчал, опускал глаза или голову. Комендант указывал пальцем и продолжал обход. Появилось лицо молодого парня с широко открытыми голубыми глазами. Он сглотнул слюну и зажмурился.

– И?.. – спросил офицер. Заключённый отрицательно замотал головой. Но парень был нечётным, поэтому рядом молчавший чётный упал в снег. Голубоглазый беззвучно заплакал, давясь слезами.

Молчание этого полосатого стада потихоньку стало выводить из себя начальника лагеря, но он всё же решил дать им шанс. Это мало что изменит, но поупражняться в риторике никогда не мешает. Когда-то он брал первые места на историческом факультете. Правда, хорошо подвешенный язык сломал его штабную карьеру и привёл его сюда, но это всё равно было лучше, чем Восточный фронт.

– Я не садист и не животное. Просто я честно делаю свою работу. А солдат должен выполнять приказы своей Родины! Я убью каждого второго из всего отряда. Спасти свою жизнь и помочь Тысячелетнему рейху можно, указав на того, кто задумал этот наглый ночной побег. Хороший паёк, снижение дневной нормы против девяти граммов свинца. Решайте! Я докуриваю сигарету и получаю главаря. Остальным я сохраню жизнь. Слово немецкого офицера. Я солдат, а не палач.