В последние дни Пертинакс мучился от бессонницы, которая ввергала его в необъяснимую старческую тоску, и он не знал, как её заглушить. Его здравый ум пытался найти решение проблемы: префект постоянно проводил в уме сложные математические расчеты успешных торговых операций, рассуждал вслух о своем завидном здоровье и т. д. Даже страх быть казненными по малейшей прихоти императора Коммода, парализовавший всех магистратов, никогда не довлел над городским главой. Пертинакс нежился в своей теплой постели, и ему было всё равно, убьют ли его преторианцы в ближайшие дни, или он всё же доживет до глубокой старости. Лишь бы поскорее уснуть, лишь бы тоска улетучилась! Пертинакс закрыл глаза и долго лежал на спине неподвижно, вспоминая забавные эпизоды своего детства, проведенного в Апеннинах. В такие минуты он неизменно думал о своем отце. Тот однажды рассказал сыну, что в самый день его рождения жеребенок неведомым образом забрался на крышу их незатейливого жилища. Пробыв там недолго, он, в конце концов, свалился на землю и издох. Тогда халдей[11] объяснил отцу Пертинакса, Гельвию Сукцессу, безродному вольноотпущеннику, ставшему торговцем шерстью, что сын его высоко поднимется, но кончина его будет столь же безвременной и внезапной, как и само возвышение. Отец выслушал предсказателя и, усомнившись в реальности исполнения его слов, даже пожалел о потраченных зря деньгах. Гельвий Сукцесс решил дать своему сыну имя Пертинакс, что означало «упорный», с верой в то, что только непрерывный и доблестный труд, а не случай, сделает сына богатым и почитаемым. Сын во всем оправдывал свое имя: он хорошо учился и был прекрасно развит физически. Когда же Пертинакса отдали на обучение греческому грамматику, на мальчика обратил внимание известный в Аппенине ученый муж по имени Сульпиций Апполонарий, который и сделал из него впоследствии преподавателя грамматики. Однако эта престижная профессия не сулила молодому учителю приличного заработка, и при содействии консуляра Лоллиана Авита, который был патроном его отца, Пертинакс стал добиваться должности центуриона, что могло обеспечить хорошее и гарантированное жалование, плюс завидную пенсию по окончании военной службы. С тех пор вся жизнь Пертинакса была связана с армией.

Префект Рима протяжно зевнул, и даже внезапный шум, сопровождаемый лаем собак, и незнакомые голоса, доносившиеся из вестибюля, не нарушили его безмятежного спокойствия. Пертинакс лишь медленно приоткрыл веки. На пороге уже стоял заспанный мальчик, сын привратника, а за ширмой тревожно маячил силуэт его спальника Таррутения, державшего правую ладонь на рукоятке гладиуса. Пертинакс легким кивком головы дал разрешение говорить. Взволнованный мальчик сообщил хозяину, что два старших офицера преторианской гвардии императора Коммода желают говорить с Гельвием Пертинаксом немедленно. Узнав эту новость, хозяин к удивлению мальчика продолжал спокойно лежать в постели.

– Что же, этих не прогонишь, – горестно вздохнул старик и, повысив голос, добавил: – Если так уж хотят, то зови их прямо сюда, в спальню. Я вновь одеваться не стану, – мальчик направился было к выходу, но хозяин окликнул его: – Постой, они пришли одни?

– Нет, в сопровождении охраны, и их много, – вымолвил с дрожью в голосе мальчик.

Пытаясь отогнать от себя дурные предчувствия, Пертинакс глубоко и обреченно вздохнул. В своих полутемных покоях старик не сразу разглядел грозного и хитрого префекта претория Квинта Эмилия Лета, а вместе с ним и спальника императора Коммода, бравого Эклекта. Старый опытный воин, Пертинакс хорошо разбирался в людях и уже давно опасался за свою жизнь, хотя и не замечал за собой никакой другой вины, кроме той, что был последним оставшимся в живых из числа близких друзей покойного императора Марка Аврелия. Все остальные уже давно отправились в мир иной или были казнены его сыном Коммодом. Лет, как и Эклект, уже несколько лет служили тому, как верные псы, хотя, по наблюдениям Пертинакса, до Лета ни один из префектов не продержался на службе у императора более трех лет. Кто был отравлен, кто заколот мечом. Про спальников и говорить нечего – их Коммод убивал, не задумываясь, хотя во всем следовал их советам и внушениям. От цепкого взгляда Пертинакса не ускользнули потухшие глаза двух незваных преторианцев, лица которых всегда излучали лишь надменную жесткость и безграничное всесилие. Хотя оружие у старших преторианцев было при себе, Пертинакс характерным кивком дал понять своему спальнику, чтобы тот оставил его наедине с гостями. Жестом предложил гвардейцам располагаться в комнате и, сославшись на свой возраст и легкое недомогание, извинился за то, что не смог принять высоких гостей у себя в таблинии. Как только спальник покинул покои хозяина, любезность вмиг слетела с лица Пертинакса: