И я уже совсем себя не контролирую, не разделяю явь от видений. Не могу понять, чьи руки скользят по телу — мои или Темирхана.

Если бы это были его руки и пальцы…

Если бы его…

О да-а-а-а…

Всхлипываю, плачу и прогибаюсь в спине для его прикосновений. Таких жарких и умелых.

Стоит лишь дотронуться до нежной, влажной плоти, как я глухо стону мне и сама развожу ножки шире.

— Ещё… — почти требуя, двигаю бёдрами навстречу пальцам.

Как он сделал потом? Развёл мои ноги в стороны и обнажил полностью, прижался ртом и губами, лаская клитор и обводя языком лоно по жаркому кругу.

Целовал меня низко и высоко. Жарко-жарко… Бесстыдно…

Разложил меня на диване и устроился между моих ног, целуя, трахая языком...

Это было так прекрасно, что я потеряла всякий стыд. Просто забылась и сама дрожала, толкалась ему в лицо, на умелый язык, умоляя не останавливаться. Он довёл меня до оргазма низкими, горячими поцелуями с языком.

Я целовала его в ответ — в губы, потом скользила жаркими поцелуями по скулам и подбородку.

Губы покалывало от его грубоватой щетины и желания стать ещё ближе, быть ещё откровеннее и выпустить, наконец, на волю, всех своих чертенят.

Которых оказалось в избытке и каждый из них — одержим другом моего отца.

Хан перевернул меня на живот и прижался членом к ягодицам. Внутри полыхнуло и восторгом, и предвкушением, и сладким страхом, от которого по телу пробежали пики мурашек.

Но секса не было. Он лишь дразнил меня, двигаясь по касательной, а потом горячо и влажно выплеснул семя на кожу ягодиц.

— Ты сводишь меня с ума, — прошептал он мне со сбившимся за черту дыханием.

Его губы были такими манящими и порочными, что я не удержалась и дотронулась до них пальцем, обведя их контур. 

— Ты же не…

Тогда я ещё и не могла говорить вслух открыто, откровенно. Я не смогла сказать ему: «Ты же не получил секса, к которому привык!»

Но он ответил:

— Я хочу, чтобы ты стала моей, по-особенному, не так, впопыхах…

Так просто и так легко, соглашаясь, отступая, давая мне шанс привыкнуть. Щедро одаривая обещанием и словами, что я для него — Особенная.

А потом…

Потом я проснулась. Вдохновлённая и влюблённая, до последней черты, за которой уже — одержимость.

Хотелось закончить конкурсную работу, на ней был изображён Он — мужчина, которому я была готова подарить и сердце, и тело, и душу. Но поднявшись в мастерскую, на чердаке, я поняла, что любовница Хана испортила мою работу, измазав её чёрным акрилом. Кроме неё, больше некому было.

Внезапно мне стало стыдно и я испугалась своих чувств к взрослому мужчине.

Потом всё закрутилось так быстро, что я едва успевала отмечать события: ссора между мной и Ханом, Хан выгнал свою любовницу, наше сближение и снова разрыв.

Теперь уже окончательный. С лёгкой руки папы, рассказавшего, что Хан был влюблён в мою маму.

Потом я долгое время не могла смотреть в зеркало, на своё отражение, без содрогания. В каждом жесте мимики я видела маму, а не себя, и не хотела видеть наше сходство.

Я могла думать лишь о том, что Хан хотел меня из-за внешнего сходства с ней, хотел её, а не меня…

Со временем я смирилась с этим и отлегло, но ненадолго.

До сих пор стыдно вспоминать «подарок», устроенный мной Хану на день рождения его сына.

Если бы я могла изменить прошлое, то ни за что не стала бы так поступать. Возможно, именно из-за этого «подарка» Хан сейчас относится ко мне так — холодно и отстранённо, как к вещи.

Двигаться нет желания.

Я сползаю вниз по стене и смотрю прямо перед собой, но не вижу ничего. То ныряю в прошлое, то фантазирую, какой могла быть жизнь — моя и Хана, одна на двоих.