– Тебе, наверное, дают место в общежитие? Да?

– Надеюсь на это, – неопределённо пожимаю плечами.

Я, конечно, верю, но документы мы только сдали – результат быстро никто не скажет, к сожалению.

Телефон позвякивает сообщениями, аккуратно зажимаю блокировку. Это уже третье за минуту. Анна Павловна скашивает взгляд, улыбается радушно, но на дне зрачков – печаль. Блин… она всё понимает. Какой ужас. Хочу было убрать его в карман и отключить звук, но подопечная мамы, неожиданно говорит:

– Я тут тебе приготовила. Хотела перед поездкой, но не получилось. Сейчас, подожди…

Шокировано смотрю за тем, как старушка лезет в карман и вытаскивает оттуда… деньги. У меня сразу же немеют пальцы и учащается пульс. Тем временем, эти, самые, деньги, с помощью неожиданно ловких пальцев женщины, оказываются в ладони, и прежде, чем успеваю возмутиться, мне говорят:

– Маме не скажем, не беспокойся. Возьми.

По венам начинает бежать огонь.

– Да вы что… да вы что! – вскакиваю. – Нам такое нельзя. Даже чай пить нельзя… Я и так нарушила всё… а вы ещё деньги. Нет – нет! Простите… нет.

Открещиваюсь испуганно. Анна Павловна пытается спорить, всучить деньги, но я до последнего отказываюсь. Возмущаюсь, впервые позволяя себе спорить в открытую. Мне страшно… потому что это деньги, а у Анны Павловны – деменция начинающаяся… она сейчас даст, потом забудет, да и это не конфеты, а деньги… Не могу так.

– Простите, пожалуйста, но не могу, – практически плачу, до последнего выставляя руки вперёд.

– Ух, упрямая какая! Бери тебе говорят!

Брови хмурит угрожающе. Отступаю не глядя, точно зная, что скоро упрусь спиной в дверь. Дрожащими пальцами подхватываю обувь и оставленный в уголочке портфель. Не слушая, разворачиваюсь и распахиваю дверь. Как ужаленная выскакиваю на лестничную площадку, по всему телу мандраж. Сбегаю на этаж ниже. Второпях обуваюсь и минуя ещё один пролёт – выхожу на улицу. В груди бахает как на физкультуре. Этюд был неожиданным, как и всё театральное… Кошмар.

Замираю на тротуаре. Вокруг потрёпанные временем фасады, балконы затянуты сетками, где-то из подвала несёт сыростью и мяукают обеспокоенные коты. Тут относительно тихо, не то, что у нас… Общежитие – это в общем, не то место, где даже в собственных мыслях ты можешь похвастаться тишиной. В нашем дворе так же было шумно, но там всё знакомое и родное… тоже самое облупившееся крыльцо или неаккуратные кустарники, самодельная песочница в которой никогда не было песка. Мы бегали, играя в догонялки, падали через маленькие решетчатые заграждения, катались на качелях и дразнили собак. Тут даже собак нет… Тоскливо, одиноко и в какой-то мере – страшно. Это место, оно как отдельный закуток, пройди сто метров и будет город с оживлённым движением, магазинами и прочим, а тут… застыло как в стагнации. Нет детей, мамочек с колясками и жизни в общем.

Специально отвлекаюсь на эти мысли. Хочу вытолкать из головы то, что произошло. Переключаюсь с усилием.

Прикусываю губу. Я не хочу проблем и не хотела обижать, но так вышло.

Выдыхаю протяжно, напряжение в груди никак не отпускает. Дышу глубоко, чтобы успокоиться, но сердце всё ещё гоняет кровь, как сумасшедшее. Внутри сдавило из-за разрыва между долгом и тревогой, с которой я вышла на подмену мамы. Замещать её, когда она работает – воспринимала как что-то простое и обычное: прийти, помочь, выслушать, поддержать…всё вроде бы просто. Было просто.

Машинально залипаю взглядом на потрепанном от времени подъезде, там пластиковый кота с огромными глазищами, которые с укоризной смотрят. В другой день – улыбнулась ему, а сейчас не отпускает. В общем, ничего не отпускает. Перед глазами – сжатые губы Анны Павловны, хмурые брови, настойчивое: «Бери!».