Теперь уже никогда не войдет в храм мой улыбающийся муж, не кивнет каждому прихожанину, не обнимет детей, а после службы не будет больше развозить своих подружек, девяностолетних Танечек и Валечек, по домам, чтобы они не ждали рейсового автобуса и не мокли под дождем. А еще он очень любил, когда наши внуки уже подросли, брать во время службы малышей на руки, чтобы они не бегали по храму и не мешали молиться. Особенно много любви доставалось маленькому Лёньчику. И когда однажды кто-то из ребят сказал во всеуслышание: «Лёнькин дедушка Алеша повез бабушек на Мох», – наш внук Филипп не выдержал и закричал: «Это не Лёнькин дедушка, это мой, мой дедушка!» Но до того, как развезти бабушек, он вел в сельский магазин ребятишек (их было человек шесть), где им предлагались на выбор игрушки: они продаются в нашем сельпо – простые, незатейливые, но каждый находил что-нибудь по своему вкусу, без подарков никто не оставался.

Его постоянно тянуло к детям, общение с ними доставляло ему неподдельную радость. Сначала это были внуки, потом правнуки, и всегда из комнаты, где он играл с детьми, доносился его счастливый смех. Часто он придумывал для внучек сказки с продолжением про веселых Петьку и Степку. Очень смешные получались истории, я и сама с удовольствием слушала их!

А еще я любила его рассказы о детстве, хотя и знала их все наизусть. Родился он недоношенным: маму, Елизавету Агафоновну, послали разгружать уголь. И бабушка Евдокия, та, которая вымаливала его отца, теперь выхаживала своего внука на печке, обложив его теплыми стружками. А когда его, едва ползающего, увидел дед Агафон, приехавший из деревни, то спросил: «А этот зеленый кузнечик откуда? Отдайте-ка его мне, он у меня на молоке быстро на ножки встанет!» Так и вышло. Когда мама приехала проведать сына, она его не узнала. С тех пор он часто приезжал к деду в деревню, водил коня на водопой, собирал ягоды и грибы, плавал наперегонки с местными ребятишками. Ехали они от станции на телеге. Маленький Алеша лежал на сене, а перед его глазами простиралось высокое небо с плывущими облаками. С тех пор он навсегда полюбил родной край, и, куда бы он ни уезжал, его всегда тянуло на Родину.

Особенно мой муж любил вспоминать один случай, я слышала его много раз. Когда ему было лет семь, его крестный дядя Коля, который вернулся с фронта без ноги, подарил ему пистолетик. Да такого пистолетика не было ни у одного мальчишки из их двора! Но не долго пришлось ему радоваться подарку: уже к концу следующего дня чудесный пистолетик был потерян. Но где, где он мог его потерять? Он пронесся несколько раз по тропинке, по которой ходил на речку, заглянул за сарай, под каждое дерево, под каждый кустик… Все, его не было и никогда больше не будет, никогда! В отчаянии он бросился в сарай, упал на сено и стал горячо молиться: «Боженька, прошу Тебя, если Ты есть, верни мне пистолетик!» А потом он побрел домой… И вдруг на тропинке, по которой он пробегал в поисках пистолетика несколько раз, на той тропинке, по которой прошел уже не один человек, он увидел свой пистолетик! Он лежал на самом видном месте. Его нельзя было не заметить, нельзя было пройти мимо него. Нет, он, конечно, не побежал тут же в церковь благодарить Бога, но помнил этот случай всю жизнь, и кто знает, может, он-то и лег в основу его веры.

«Когда я был маленьким, – рассказывал муж, – я любил спать с отцом на сеновале. Папа был очень теплым, и я, забравшись к нему под бочок, все просил рассказывать о войне».

А отцу было о чем рассказать. Начнем хотя бы с того, что его убили подо Ржевом: немцы их батарею минометами накрыли – и Ивана Алексеевича положили в братскую могилу. Но положили последним, и, когда собрались зарывать, один из тех, кто хоронил убитых, заметил пар на его подшлемнике и обратился к своему товарищу: