Столько времени на учебу затрачено. Дел было много, но здесь – ни одного. Навряд ли с Кавказа вести дойдут. Вся надежда будет на Сёму: если на свадьбе напьётся до нужной кондиции, может, чего и расскажет.

Не хочу я всё так.

Отрываю голову от пола и смотрю на стену. Надо же быть такой неудачницей. Зато пар выпустила, слегка полегчало.

Что сказать жениху, не придумала, но поговорю с ним обязательно. Начинать семейную жизнь с такого нельзя. Хорошим не закончится однозначно.

Приподнимаюсь до положения сидя. Немного страшно и больно. Страшно от того, что в одночасье вся жизнь может испортиться по чьей-то прихоти. Больно оттого, что процесс этот запущен.

Никогда раньше я ничего не разбивала. Телефоны, тарелки – всё целое оставалось, даже в моменты, когда во мне миллионы вулканов взрывались. Это было так давно, можно сказать, что неправда.

Много лет назад одна из девушек Димы фото с ним в социальных сетях выставила, на нем они целовались. Удалила она его быстро, предполагаю, что Дима заставил, он не любитель публичности. Но я сохранить-то успела. Смотрела часами и плакала. Плакала и снова смотрела. То чувство горящего сердца помню и сейчас.

Примерно так же хреново. Грудная клетка болит.

Выхожу из своей ванной в домашнем костюме и с тряпкой. В моей спальне стоит папа, руки в карманах брюк. Мной не доволен?

– Стену в полёте не различила? – спрашивает, кивая на обломки некогда птицы.

– Полёты – дело опасное, пап, – пожимаю плечами. Опускаюсь, чтобы собрать.

Спасибо, радиус поражения невелик.

– Малышка, я тут подумал, – смотрит, как я убираю. – Перенёс все дела. Хочу вместе с тобой побыть. Зачем столько денег, если процесс их заработка лишает единственного ребенка? – вопрос риторический, ответа моего он не требует.

Папа в очередной раз меня спасает. Рядом с ним даже при желании себя не накрутишь.

Папа маринует мясо, а я неотрывно слежу за движениями его рук. Завораживает. Сколько себя помню, даже когда мама была жива, мясо готовил отец. В этом деле он, как рыба в воде.

Есть вообще что-то, чего он не может? Нет, такого я за свою жизнь не обнаружила.

Мы находимся в нашей летней беседке, он готовит, я сижу в деревянном кресле-качалке, поджав под себя ноги, качаюсь, то туда, то сюда. Мне так хорошо, словно вчера и не было той истерики. В воздухе витает аромат детства. Так мы проводили каждые выходные. Один выходной. По воскресеньям папа работал из дома. Вот и сейчас для меня освободил свое ценное время.

В голове загорается индикатор совести.

– Пап, может, надо чем-то помочь? Лук какой-нибудь почистить, порезать…

– Отдыхай, мой ребёнок. Поплакать еще успеешь, – папа легонько отшучивается.

Когда была мелкой, думала, что он мне не доверяет такое пустяковое дело. Сейчас понимаю, это просто забота, одна из её интерпретаций.

– Что хочешь на разогрев? Гуся или шашлык из баранины? – спрашивает меня.

Смотрю на стол, перед нами. Это не гусь, это гусище.

– Ты думаешь, после этого монстра в нас ещё шашлык поместится?

Папа мгновенно улавливает, чего я больше хочу. Пододвигает к себе обсмаленную тушку гуся. Внимательно наблюдаю за каждым его движением. Как точит нож, делает множество надрезов на коже мертвой птицы, начиняет яблоками, гранатом и сухофруктами, зашивает и начинает наносить маринад. Смотреть за тем, как он готовит, могу безотрывно. Папа делает это нечасто, но напоминания о рецептах ему не нужны. Если его спросить, он скажет – «руки всё помнят».

– Ляльчик, у тебя вид такой, будто ты его прямо сейчас проглотишь, – подшучивает папа надо мной.

Поднимаю на него глаза и смеюсь.