Вот, собственно, как это получилось. Но он никогда не забывал вас. А в прошлом году… В прошлом году он умер, у него было очень плохое сердце… И перед смертью просил меня во что бы то ни стало разыскать вас. Он знал, что Марина с Андреем погибли в автокатастрофе, что вы остались сиротой… Но в тот момент он еще не мог с вами связаться, не мог обнаружить себя, ведь он здесь считался изгоем, предателем родины и все в таком духе… Но я и без его просьбы стала бы вас искать… Я тоже одна на этом. свете, и мне некому оставить то, что у меня есть…

До меня ее слова доходили как сквозь вату, я не могла никак взять в толк то, что произошло. Никогда за двадцать два года жизни с родителями у меня даже на секунду не возникало сомнения в том, что папа мне родной отец. Он так любил, так баловал меня всегда. Мама еще бывала со мною строгой, с мамой у меня случались столкновения, порой нешуточные, но папа… Он души во мне не чаял, и я помню его столько, сколько помню себя. И со своими обидами я бежала к нему, а не к маме, я знала, что он всегда примет мою сторону, что бы я ни натворила… Я взяла со стола фотографию своего настоящего отца и вдруг вспомнила точно такой же снимок был у нас в семейном альбоме, и лапа говорил, что это друг его юности. Но тогда я не больно интересовалась друзьями папиной юности, ведь это было в незапамятные времена…

– У нас была точно такая же фотография, – охрипшим голосом выговорила я.

– Я знаю. Я потому и показала вам ее, чтобы вы вспомнили…

– А что, ваш сын… Он больше не женился?

– Женился, но прожил с ней всего три года. Он был человеком с переломанной судьбой и весь ушел в работу. Он был очень талантливым математиком, Сашенька.

– Значит, я не в него, мне математика всегда трудно давалась.

– Сашенька, а кто же вы по профессии? – спросила Мария Львовна, к ласковой улыбкой глядя на меня.

– Жена, – ответила я. – Я по профессии жена.

– Вы не получили образования?

– Я училась в ГИТИСе, на театроведческом, но не доучилась… жизнь так закрутила, что…

– Но вы где-то работаете?

Я замялась. А Мария Львовна сказала:

– Сашенька, можно я буду говорить вам «ты»?

– Да-да, конечно, – обрадовалась я, мне не хотелось отвечать на ее предыдущий вопрос. Сказать правду язык не поворачивался, и врать почему-то было стыдно.

– Сашенька, у тебя, наверное, тяжелая работа, я смотрю на твои руки…

И она вдруг погладила меня по руке.

– Ты стесняешься своей работы, Саша?

– Нет, что вы… нет. Просто я работаю в одной семье, у очень хороших людей… – с трудом выдавила из себя я. – У меня не было другого выхода… домработницей…

– Ну и что тут такого? Подумаешь, великое дело!

Ты же не на панель пошла, – засмеялась вдруг как-то очень искренне Мария Львовна. – Не хочется говорить банальности, но любой честный труд заслуживает уважения. Главное – самой себя уважать. А у тебя есть для этого все основания. Ты не сидишь сложа руки. У тебя явно не легкая жизнь, но ты не ноешь, не клянешь всех и вся, а тихо делаешь свое дело, ведь так?

Я кивнула, у меня в горле стоял комок, и я ничего не могла произнести.

– Знаешь, Саша, мне ужасно нравится моя внучка. И я хочу все о тебе знать, деточка. Можно я тебя обниму?

Я опять кивнула и вдруг рванулась к ней, прижалась, обняла и разревелась как дура. От нее исходила такая доброта, такое человеческое тепло, что все накопившееся у меня в душе, все обиды на жизнь вдруг прорвались наружу, я плакала так сладко, так облегченно…

– Ну, ну, деточка, тебе надо поплакать, да? Поплачь, кому же поплакаться, как не бабушке.

– У меня… У меня никогда не было бабушки, – сквозь слезы проговорила я.