Пришлось сократиться. Что ж, и за семьдесят пять рублев на всем готовом будем трудиться.

Вот, Ипполит, теперь уж я в твоих глазах должен быть вне всякого упрека.

Но все-таки, каково коварство с ее стороны! Ах, бабы, бабы! Мы, мужчины, бываем иногда хороши, но каковы вы-то! Вы всегда нас перещеголяете!

Смело пожимаю твою честную руку и гляжу тебе прямо в глаза. Теперь я чист. Будем трудиться.

А затем желаю тебе всего хорошего.

Твой Глеб.

Дорогой и милый Ипполит Иванович, здравствуй!

Берусь за перо, чтобы сообщить тебе, до какого комизма доходит мое разжалование Анной Ивановной.

Сегодня утром я поехал с дачи в город присмотреть за постройкой и получить с жильцов дома деньги за квартиры. Возвращаюсь домой, вхожу к себе в кабинет и вдруг вижу, что моей лакированной мебели в русском стиле нет (четыре стула, два кресла, диван, зеркало и столик), а вместо нее стоят простые буковые стулья. Спрашиваю горничную: отчего такая перемена? Отвечает: «А лакированную мебель Анна Ивановна Ивану Иванычу подарила. Сегодня он именинник».

Признаюсь, уж этого-то я от нее не ожидал!

Позвали обедать, но я не пошел вниз к столу, чтобы не встретиться с Анной Ивановной, а сказал горничной, что мне нездоровится, и просил подать мне чего-нибудь поесть наверх.

Захватить завтра с собой в город велосипед, который когда-то мне Анна Ивановна подарила, и продать его, а то, чего доброго, она сама продаст его.

Больше не о чем писать. Погода у нас стоит прескверная, холодная, дождливая. У меня ноет зуб и, кажется, начинается флюс. Щека припухла.

Жму руку.

Твой Глеб.

Драгоценный и добрый друг Ипполит Иванович, здравствуй!

Писал тебе вчера, пишу и сегодня. Не могу воздержаться, чтобы не сообщить тебе о выходящем из ряда вон возмутительном факте. Ты помнишь, я писал тебе, что Анна Ивановна подарила мне велосипед, что я начал учиться ездить на нем, но научиться не мог, ссадил себе лицо о дерево и бросил. Ввиду того, что велосипед мой стоит без употребления, я решил его продать. Сегодня утром, отправляясь в город, я решил и велосипед захватить с собою, отвезти его в городскую квартиру и поручить дворнику его продажу. Прекрасно. Зашел за велосипедом в экипажный сарай и что же вдруг узнаю? Анна Ивановна уже продала его какому-то гимназисту, которого рекомендовал ей Урываев.

Каково это тебе покажется! Не правда ли, что все это более чем возмутительно? Сначала подарить вещь, а потом продать ее, не спросясь у того лица, кому она подарена! Странно, дико, нагло. После этого и мне следует продать те каминные часы, которые я подарил Анне Ивановне, купив их у Прасковьи Федоровны, что я и сделаю. Пускай будет невестке на отместку.

Сегодня вечером вниз из своего мезонина не сходил ни к чаю, ни к обеду. Не желаю встречаться с Анной Ивановной. Чувствую, что из-за этого велосипеда наговорю ей дерзостей.

Будь здоров, а надо мной не смейся, а пожалей меня.

Твой Глеб.

Здравствуй, милый и добрый Ипполит Иванович!

Судьба так решила, что в каждом письме я должен сообщать тебе о возмутительных вещах. Вот и сегодня. Знаешь, я получил от Анны Ивановны выговор. День сегодня прекрасный, жаркий, чисто тропический. Благорастворение воздуха полное, цветы благоухают, птички поют, и порешил я в город на постройку не ехать, а провести день на лоне природы, что и сделал. Утром ходил в Лесной парк, позавтракал в скверненьком ресторанчике яичницей и вернулся домой, к себе в мезонин. Вдруг входит Анна Ивановна и дает мне выговор, что я не поехал в город на постройку. «Так, – говорит, – управляющие не делают. Или заниматься делами, или уж вовсе отказаться от места – вот что я вам советую», – проговорила она, круто повернулась и вышла из кабинета, прежде чем я успел ей что-нибудь ответить.